Читаем Заболоцкий. Иволга, леса отшельница полностью

Заболоцкий. Иволга, леса отшельница

Поскольку роль героя-любовника была в редакции уже занята — одна на двоих: Шварца и Олейникова, — Заболоцкий отвёл себе более скромную — тайного воздыхателя, боримого страстью, но держащего себя в руках. Первую красавицу коллектива он воспел в четверостишии «Красота Груни», где не преминул подчеркнуть свои достоинства:

Я как заведующий приложениямизамечаю красоту,но как знакомый с дамскими внушениямисебя, конечно, в рамках соблюду.

Генриетте Давыдовне Заболоцкий преподнёс самодельную книжку «Ксении» — шуточные миниатюры на манер античных поэтов. К стишкам издательский художник сделал три своих рисунка и подписал: «П. И. Соколов рисовал в пивной 21 марта 1931 г.». Кстати, там — в одноимённой миниатюре, сразу же пояснялось, что такое стишки:

То, что мы зовём стишки,есть не боле, чем мешки:плохо сшиты, хорошо ли —в них картошка, но не боле.

Было там стихотворение «Бесполезная учёность»:

Был Терентий сухорук,знал он тысячу наук,лишь одной не знал науки —как сухие двигать руки.

(Не намёк ли на недуг товарища Сталина — тот в малолетстве повредил руку. Впрочем, возможно, совпадение: Заболоцкий мог ничего и не знать…)

Среди прочего было несколько небольших басен: то весьма солёных, то с философской подкладкой. Приведём самую невинную:

НЕУДАЧНАЯ ПРОГУЛКАОднажды Пуп, покинув Брюхо,пошёл гулять и встретил Ухо.— С дороги прочь! — вскричал Пупок. —Я в этом мире царь и бог!— Не спорю, — вымолвило ухо,услышав грозные слова, —ты царь и бог, но только — брюха,а здесь, мой милый, — голова.Читатель! Если ты не бог,проверь — на месте ли пупок.

Одна из эпиграмм другого цикла этой книжки имела предысторию. Вступив во Всероссийский союз писателей, Заболоцкий оказался в одной организации с рапповскими критиками Друзиным, Либединским и другими. Друзин как-то однажды на литературном вечере принялся нагло его поучать, что и как писать. Поэт не пожелал выслушивать поучения и покинул зал. Либединский же писал на него статьи-доносы… Рапповцам в ответ досталась эпиграмма:

ВРАСТАНИЕ В БЫТЯ отныне осоюзен —я для мира не пропал —мой наставник — Валька Друзин,Либединский — мой капрал.

Вернувшись в Москву из лагерей, Генриетта Давыдовна Левитина принесла Николаю Алексеевичу ту старую самодельную книжку «Ксении», чтобы его стихи вернулись в архив поэта.

Но шутливых экспромтов Заболоцкого, видно, было много, коль скоро художник «приложений», то есть журналов «Ёж» и «Чиж», Генрих Левин записывал их в специально заведённую тетрадь. К сожалению, сообщает сын поэта, эта клеёнчатая тетрадка пропала в ленинградскую блокаду.

Сохранились лишь «фольтики», как называли между собой работники издательства различного рода стихотворные шуточки. Они уцелели благодаря поэтессе и переводчице Эстер Соломоновне Паперной. Как-то на заседании редколлегии «Ежа» в 1928 году, пояснила она, Николай Алексеевич подсовывал ей эти «графоманские загадки», и вид у него при этом был лукавый. Видимо, развлекал сотрудницу, а скорее незнакомку, заодно и коротая заседательскую скуку… Вот некоторые из этих «фольтиков»:

Отверстие, куда макаюИз древа сделанное средство.Как звать тебя не понимаю,Хотя меж нами и соседство.(Чернильница)

Или:

Печени оно есть враг,Дабы ввергать ту печень в гнев.Однако всякий, кто ослаб,Его глотает к счастью дев.(Пиво «Степан Разин»)

Между прочим слегка прошёлся молодой Заболоцкий и по символу новой власти, — а это уже политика — потом он с презрением называл её «химией»:

Хлебный злак чем срезать можно,Также гвоздь чем можно вбить,На дощечке осторожноМожет всяк совокупить.(Серп и молот)