Заболоцкий. Иволга, леса отшельница

Таракан сидит в стакане,
Ножку рыжую сосёт.
Он попался. Он в капкане,
И теперь он казни ждёт.

Он печальными глазами

На диван бросает взгляд,
Где с ножами, с топорами
Вивисекторы сидят.
………………………………………
Таракан к стеклу прижался
И глядит, едва дыша…
Он бы смерти не боялся,
Если б знал, что есть душа.

Но наука доказала,

Что душа не существует,
Что печёнки, кости, сало —
Вот что душу образует.
……………………………………
Против выводов науки
Невозможно устоять.
Таракан, сжимая руки,
Приготовился страдать.

Вот палач к нему подходит,

И, ощупав ему грудь,
Он под рёбрами находит
То, что следует проткнуть.

И, проткнувши, на бок валит

Таракана, как свинью,
Громко ржёт и зубы скалит,
Уподобленный коню.

И тогда к нему толпою

Вивисекторы спешат,
Кто щипцами, кто рукою
Таракана потрошат.
…………………………………
И стоит над ним лохматый
Вивисектор удалой,
Безобразный, волосатый,
Со щипцами и пилой.

Ты, подлец, носящий брюки,

Знай, что мёртвый таракан —
Это мученик науки,
А не просто таракан.
…………………………………
На затоптанной дорожке
Возле самого крыльца
Будет он, задравши ножки,
Ждать печального конца.

Его косточки сухие

Будет дождик поливать,
Его глазки голубые
Будет курица клевать.

Конечно, аллегорию можно понимать по-всякому, на то она и аллегория. Но очень уж похож таракан в стакане на арестанта в ДПЗ, вивисекторы — на карательные органы, а наука — на то, самое передовое, учение, для которого душа не существует. Газеты Олейников читал и хорошо знал, что в стране происходит. Насчёт собственной участи у него тоже обольщений не было. В 1937 году написано простенькое стихотворение — уже безо всякой иронии:

Птичка безрассудная
С беленькими перьями,
Что ты всё хлопочешь,
Для кого стараешься?
Почему так жалобно
Песенку поёшь?
Почему не плачешь ты
И не улыбаешься?
Для чего страдаешь ты,
Для чего живёшь?
Ничего не знаешь ты, —
Да и знать не надо.
Всё равно погибнешь ты,
Так же, как и я.

В том же году Николая Макаровича Олейникова арестовали и расстреляли. Обвинили в контрреволюционном троцкистском заговоре, — о его интересе к Троцкому ещё Андроников показывая пять лет назад. В ГПУ — НКВД — всё шло в дело. Как и материалы на Заболоцкого, которого «возьмут» в 1938-м.

Хармс и Введенский в 1937–1938 годах, по какому-то странному везению, уцелели (наверное, по своей аполитичности никому не были нужны, у НКВД и без них работы хватало). Но везения надолго не хватило: в начале войны они были арестованы и вскоре погибли…

На перекрёстке утопий

После мрачных фантасмагорий «Столбцов» Николая Заболоцкого с новой силой потянуло к натурфилософии — как будто из промозглого, ненастного Питера ему вдруг сильно захотелось на залитую солнцем лесную поляну.

Уроки натурфилософии ему ещё в отрочестве преподал отец-агроном — всей своей жизнью и работой. В юношестве Николая заворожил «Фауст»: неспроста своему другу, Михаилу Касьянову, он писал: «…божественный Гёте матовым куполом скрывает от меня небо, и я не вижу через него бога». Любопытное признание восемнадцатилетнего сочинителя: творения писателя оградили юношу от самого Творца — пеленой, размывающей Свет.

В 1933–1934 годах обэриуты, нуждаясь в обществе друг друга, постоянно собирались вместе: читали новое, вели беседы. Один из них, Леонид Липавский, записывал эти речи, стараясь быть предельно точным. Так появились его «Разговоры», изданные многие годы спустя.

Однажды Заболоцкий прочёл товарищам новую поэму «Облака», и завязался спор о жанре поэмы, о композиции, о сюжете. Очередь дошла до автора, и он высказал такую мысль: