Заботы света

— Пытаются, — засмеялся Селим. — Но ведь они-то тебя не любят! Ты им чужой, в этом твое счастье. Им на тебя в общем-то наплевать, не то что родному твоему отцу. А почему отцы удерживают детей возле себя? Да потому, что они-то как раз и не хотят для тебя никаких взлетов и удач. То есть… живи с ними бок о бок и добивайся успеха, но чтобы и они могли разделить этот успех. Им — ровно половину, на меньшее они не согласны.

— Но бережность к своему ребенку…

— Хе, волчица кормит волчат отрыжкой только до тех пор, пока не вырастут зубы у ее детенышей. Не разум или что-нибудь другое, а зубы! Вот возьми моего отца. Он хотел учить меня в медресе, потому что и сам учился в медресе. А в реальное не хотел отдавать, потому что сам ни в каких реальных не учился. Ты соображаешь, что тут главное? Они хотят повториться в детях и насильно кроят их по своему образу и подобию. Ты думаешь, отец беспокоился за мою судьбу? Ничуть не бывало! Он боялся, что я проживу свою жизнь иначе, чем он. И общество тоже… чем больше дряхлеет, чем сильней загнивает, тем крепче держится за всю эту гниль и детей своих хочет питать падалью.

— Значит?..

— Надо рвать с ними окончательно. Вот как у тебя, сразу, в младенчестве. Ты, собственно, уже в младенчестве получил ту свободу, которой мы добиваемся до первых седин.

— Но чужие, могут ли они дать всю меру доброты?

— Опять — доброта, доброта! И ты потом деликатничаешь со всякой сволочью, вместо того чтобы уничтожать ее. А все потому, что родители сделали тебя слюнтяем… Война бы, что ли, началась. Нет, нет, война для таких людей, как я, спасение. Во всяком случае, патриотизм очень определенное чувство, тут тебе не придется делить родину на умных и дураков, на богатых и бедных — надо всех защищать. И знаешь, что еще? На войне тебя могут убить. А это не худший способ расплеваться с этим миром.

— Но почему бы не вернуться с войны живым, полным сил, молодости?

— А кому она нужна, наша молодость? Тюремщикам, которые топчут и выпускают из нее кишки? Народу? Да окажись я в деревне тогда… в девятьсот пятом, да укажи на меня кто-нибудь: вот, мол, возмутитель спокойствия, — народ бы в клочья разорвал. Ну, в лучшем случае, обходил бы стороной, как зачумленного. Но вот если бы я приехал разбогатев и кинул бы на благотворительные цели несколько рублей, они бы ошалели от счастья и носили бы меня на руках. И эти-то люди с рабской кровью, по-твоему, народ? Не надо мне такого народа, насмотрелся я на него. Но хотелось бы увидеть, как живут другие… есть ли между нами что-то общее, родственное? Или мы подобны муравьиному рою, например черному, который не дает ходу рыжим муравьям? — Он бледнел и умолкал, потом говорил опять: — Мы так цепко держимся за свое, так охраняем детей наших от всего чужого — значит, боимся чего-то? Но что, что смогли они сделать, все эти сволочи ильминские, все их духовные семинарии? Да ровным счетом ничего. Но чего же мы боимся? То есть я хочу понять, действительно ли вся наша борьба — за лучшую долю простых людей, угнетенных и забитых, или же это какая-то другая борьба? Мне важно знать, я не хочу обманываться… во имя чего все это?

— Ну, а когда ты ходил на демонстрации, ты думал об этом? И что говорили твои друзья?

— Они… они были против несправедливого распределения богатств между людьми.

— Что ж, понятно, разве такая программа не подходит тебе?

— Подходит не подходит — не в этом дело. Народ молчит — вот чего я не пойму!

— Это обыватель молчит и прячется. А рабочие, ты знаешь, борьбы не прекращают.

— Да, — сказал он с тупым выражением лица. — Но ты… как будто бы с укором — мне! А я не рабочий, не крестьянин, я, ты — мы не знаем, кто мы.

— У Писарева есть слова о мыслящем пролетариате.

— Ха-ха! — начал он хохотать как сумасшедший. — Ха-ха, ох, ох! Одно тут верно — мы неимущие. А насчет мыслящего… постой, а ты не сам это придумал? — Он долго молчал, затем проговорил с тяжелым раздумьем: — Но о чем же таком мыслим-то мы, а?

12

В начале мая хозяин, спасаясь от долгов, продал свой магазин. Новый владелец отказался от услуг прежних работников. Габдулла погрузил сундук с книгами и узел с одежей на извозчика, взял кошку и поехал в редакцию.

— Кошка? — удивился Фатих. — Откуда у тебя кошка? И вообще, что все это значит?

Габдулла объяснил.

— Вот и прекрасно, — сказал Фатих. — Жилье мы найдем лучше прежнего. На лето я решил снять домик на берегу Кабана, как раз против Ботанического сада. Там же будет и редакция.

— Но я остался без работы.

— Возьмем тебя в штат.

Габдулла выронил узел, засмеялся и стал гладить кошку, приговаривая:

— Ну, госпожа Мяу, верно говорится: счастье привалит, так и дураку везет.