Заботы света

— Надеюсь, вы не хотите сказать, что опусы Бигиева интересны и полезны?

— У меня эти книги вызывают улыбку.

— Слишком мягко сказано. И представьте, не нашлось пока еще ни одного достойного оппонента, который бы ему возразил! Я не беру в расчет деревенских священников, у них репутация известная, они до мозга костей кадимисты, старозаветный народ. Но вот, например, в «Эль-ислахе», в других уважаемых газетах… Почему бы вам не выступить против Бигиева?

— Об ишанах, богословах и прочих я столько написал, что мне давно уж закрыт путь в рай.

— Ну, насчет рая… пропуск туда выдают не одни только муллы, — сказал он грубовато-покровительственным тоном. И, с той же грубоватой самоуверенностью оглядывая комнату, покачал головой: — Однако человеку с вашим дарованием можно было бы иметь жилье попросторней. Вы не интересовались домом Гисматуллина? Половина дома, пожалуй, вас бы устроила.

— До скончания века не расплатиться.

— А вам бы и не пришлось платить. Это я к тому, что вторую половину дома берет наше акционерное общество.

— Нет, Хасан-эфенди, мне хватает моей комнаты.

— Ну, дело ваше, дело ваше. Я и сам в молодости был нетребователен. — Смеясь, играя молодца, он резко колыхнулся тучным телом, вскочил и едва устоял на ногах на гладком крашеном полу. — Габдулла-эфенди… вас и в самом деле оставила равнодушной книга Бигиева?

— Видите ли, Хасан-эфенди, вы полагаете, что его надо как следует пробрать…

— Вот именно!

— Вам, может быть, трудно меня понять. Вы фабрикант, вы покупаете товар, продаете опять же товар…

— Было очень приятно побеседовать с вами, — перебил Хасан-эфенди, кланяясь и направляясь к двери. — Пожалуйста, не провожайте меня.

Боком, боком, а все же задев косяк, Хасан-эфенди вышел, по рассеянности оставив дверь полураскрытой. А через минуту прибежал коридорный и, прибирая чашки, болтал:

— Уд-дивительно! Свежие пряники, а не съел ни одного, уд-дивительно!

Габдулла взял кулек с пряниками и протянул коридорному весь.

18

Было что-то смешное, оскорбительное и безнадежное в том, что вот обитает он в тесном, пыльном и сумрачном номере, ходит на работу в редакцию, где все бедно — и комнаты, и мебель, — и живет в бедном провинциальном городе, который однажды познал участь Вавилона, но судорожно восстал из пепла, отстроился, населился людьми, а теперь казалось, медленно и уныло умирает, иногда лишь выкрикивая проклятия неизвестно кому.

При воспоминании о Вавилоне отлетала куда-то нынешность, сиюминутность, и восхитительно, и страшно чувствовалась вся безбрежность, нескончаемость жития. И странным казалось, что людей могут увлекать сиюминутные утехи.

Вот цирк Никитина приехал в Казань. А до этого целых три недели афиши на заборах и десятки газет возвещали о чудесах, которые вытворяет сильнейший из борцов — благочестивый Карахмет. Завсегдатаи Сенного базара ждали богатыря, как ждут мессию. В первую минуту, встретившись с ним в коридоре гостиницы, Габдулла глянул на силача с любопытством и испугом, как если бы тот был Ассурбанипал, счастливый разрушитель и победоносный злодей. В широкой блузе, в штанах с широченной мотней, в феске с красной кисточкой, тугощекий и грудастый, он шел вперевалку и шумно выдувал из себя воздух, так что отскакивал в сторону любой встречный и приотворенные двери закрывались силой его дыхания.

Запершись у себя в номере, Габдулла тотчас же забыл про силача, лег вздремнуть, чтобы ночью, в тишине, сесть за работу. Но, проснувшись в сумерках, опять представил громадную фигуру и услышал как будто гул битвы. Засмеявшись, он сильно потряс головой, вскочил и подбежал к окну. Отшатнулся, изумленный, слегка даже напуганный: вся площадь перед гостиницей шевелилась головами людей, чей боготворящий экстаз уже переходил в тихое сумасшествие. Утром проснулся — тот же гул и размеренно-унылое колыхание тел, но теперь можно было рассмотреть отдельные лица, изжелта-бледные, исхудавшие, с нечеловеческим блеском глаз. А со стороны Сенного базара тянулись новые толпы, присоединялись к стоявшим и вместе выговаривали с упоительной страстью:

— Наш Гали-батыр! О бог наш всемогущий, ты воскресил его на страх кафирам!..

И так день за днем, день за днем. Служащие гостиницы забыли о своих обязанностях, невозможно было дозваться ни горничной, ни коридорного, все они вечерами ходили на представления, ночи простаивали под окнами силача, а днем бродили как сонные мухи и бормотали: «Наш всеблагий господь послал нам счастье…»