Заботы света

Он понимал, что может прождать очень долго, однако не огорчился. Бездомная жизнь научила его способности в любом уголке отрешиться, создать как бы свой собственный мирок, в котором никто не смог бы помешать ему думать, или помечтать, или, если он сильно устал, вздремнуть и вернуть прилив сил. Женские голоса, когда он слышал их издали, или женские фигуры, когда он наблюдал их из окна — подолгу, с грустью и нежностью, — волновали юношу и связывали его нынешнюю жизнь с прошлой, в которой была сестра, была Диляфруз. Ни один мужчина не напоминал ему, например, Камиля или дядю Юнуса, он как бы не нуждался в таких связях памяти, но женщины удивительным образом соединяли воедино разные моменты его жизни, начиная почти с младенчества. Еще книги имели такую же удивительную силу. Даже читая Гамсуна или «Страдания юного Вертера», в которых писалась жизнь незнакомая, чужая, он вспоминал деревню, пыльный городок, где прошло его отрочество, начиналась юность. Они разнились — степной городишко, и германский город, и Христиания, но голод, но любовное томление, но силы, с которыми сталкивались юноша из Христиании или тоскующий Вертер, были те же, что и в Уральске. Воображению не всегда давались очертания чужих городов, но зато он чувствовал обонянием, слухом, душой каждый запах, дразнящий голодного человека, каждую слезу, пролитую страдальцем. И холод северного ветра, и тоску потери, и одиночество тех, о ком рассказывалось в книгах.

Мечтал ли он о том, чтобы  о д н а  из многих женщин, виденных им на улице, стала ему другом, чтобы можно было соединить ее и свои руки в одном пожатии и сливать голоса в единый ручеек спокойной, откровенной беседы? О, конечно! И чтобы она хоть немного напоминала ему сестру — внешностью, судьбой, добротой.

…Вот голоса приблизились, вот отворились дверные створы. Бахтияров стал сбоку дверей и с легким поклоном уступает дорогу женщине. Фатих чуть позади, даже в коляске сохраняющий прямую осанку, импозантность и спокойное радушие.

— О! — воскликнул Бахтияров. — Мы-то решили не ждать авторской корректуры, а Габдулла вот он! Позвольте, Фирая-ханум, представить нашего сотрудника, поэта Габдуллу-эфенди.

Дама, спокойно улыбаясь, шла к нему, и он поспешно ветел, комкая корректуру и пряча ее за спину. Она показалась ему высокой, это напугало его, но когда он шагнул навстречу и пожал ее прохладную легкую руку, то увидел, что она ничуть не выше его. Стройность стана и длинное платье делали ее высокой.

— Габдулла-эфенди тоже из ваших краев, — сказал Фатих, выкатываясь в вестибюль.

— Из Уральска, если не ошибаюсь? Тогда вы непременно должны знать Камиля Мутыйгия, — сказала она.

— Я был его шакирдом.

— Камилю понравился бы ваш ответ… Жаль, господа, я опаздываю. Но завтра, надеюсь, в клубе?..

Она пожала руку Габдулле и направилась к выходу. Бахтияров вышел ее проводить. Фатих и Габдулла расположились у стола. Корректуру он положил перед Фатихом, сказав, что правок на этот раз почти нет. Статья была о критике, которая способствовала бы развитию глубоких суждений читателя о книге; о том, что издатель в погоне за подписчиками следует их низкому вкусу и попирает всякую нравственность.

— Статья хорошая, — сказал Фатих. — Мне особенно импонирует ваша мысль о том, что критиком должен быть человек высокой нравственности и безукоризненного вкуса. Как вам госпожа заводчица?

— Ух ты! Капиталистка?

— Самая что ни на есть. Ее муж был богатейший человек в губернии.

— Никогда бы не подумал.

— Вы привыкли судить по выскочкам. Она же княжеская дочь, училась в гимназии. Мечтала о бестужевских курсах, да попалась в руки своего мужа… теперь покойного. Снобизма в ней ни капельки, богатства мужчин ее ничуть не интересуют, дела свои ведет с завидной… как бы это сказать, логичностью. Благотворительница, каких свет не видывал. В литературу влюблена, — Фатих улыбнулся, — поэтов боготворит. Пожалуй, это единственное, что может ее разорить.

— Она мне понравилась, — сказал Габдулла, и собеседник засмеялся: признание означало лишь то, что юноша не заметил ее женского обаяния. — Да, — повторил он хмуро, — она мне понравилась. Она не кривляка. А что, — спросил он смущенно, — завтра в клубе что-нибудь интересное?

— Авторы «Магарифа» выступают. Так что готовьтесь.

— Нет-нет, — сказал он, — стихов читать я не буду. У меня горло… хм-хм!

— Чаю хотите?

— Спасибо. Мне еще надо посылки отправить. — И он поспешно ушел.