Забрать любовь

При звуке его голоса мои глаза распахиваются, и все тело приходит в состояние готовности. Я исподлобья наблюдаю за ним, пытаясь понять, где здесь западня, рассчитанная на то, чтобы я поскользнулась и продемонстрировала свое невежество.

— Я не знаю, — горько отвечаю я. — А что?

Я ожидаю, что его глаза вспыхнут негодованием, а губы сожмутся в узкую полоску. Когда этого не происходит, весь мой боевой задор куда-то улетучивается. «Ты сама во всем виновата, Пейдж, — говорю я себе. — А он всего лишь пытается поддержать беседу».

— Простите, — вслух говорю я. — У меня был тяжелый день. Я не хотела огрызаться. Просто в доме, где я росла, единственной старинной вещью была отцовская Библия, а у музыки, которую мы слушали, всегда были слова. — Я нерешительно улыбаюсь. — К такой жизни, как у вас, довольно сложно быстро привыкнуть, хотя вам этого, наверное, не понять…

Я замолкаю на полуслове, вспомнив то, что много лет назад мне рассказал об отце Николас. Но при виде Роберта в окружении всей этой аристократической атрибутики я напрочь об этом забыла. В его взгляде что-то мелькает — сожаление?.. облегчение?.. — и исчезает столь же стремительно, как и появилось. Я зачарованно смотрю на него. Я не понимаю, как может выходец из той же среды, что и я, знать, как надо вести себя в таком доме, как этот.

— Значит, Николас тебе рассказал, — говорит Роберт, и в его голосе нет ни разочарования, ни возмущения.

Это простая констатация факта.

Внезапно я вспоминаю, что поразило меня больше всего, когда Николас сообщил мне о том, что его отец вырос в бедной семье. Именно Роберт Прескотт возражал против женитьбы сына на мне. Не Астрид, что было бы нетрудно понять, а Роберт. Именно он оттолкнул Николаса. Онзаявил, что со мной Николас сломает свою жизнь.

Я твержу себе, что уже не сержусь, что мне просто любопытно. И все же беру Макса на руки, чтобы он был подальше от моего свекра.

— Как вы могли? — шепчу я.

Наклонившись вперед, Роберт облокачивается на стол.

— Ради всего этого, — он обводит кабинет рукой, — я очень упорно работал. Мне была невыносима сама мысль о том, что все это может быть пущено на ветер. Я не позволил бы этого даже Астрид, не говоря уже о Николасе.

Макс начинает извиваться, и я опускаю его на пол.

— Николас ничего не собирался пускать на ветер, — возражаю я. — Вам ничто не мешало оплатить его учебу.

Роберт качает головой.

— Это было бы уже не то. Со временем ты все равно начала бы тянуть его назад. Ты никогда не научишься вращаться в этих кругах, Пейдж. Живя в такой обстановке, ты всегда чувствовала бы себя не в своей тарелке.

Я уязвлена до глубины души. И дело не в том, что он попал в точку, а в том, что в очередной раз Роберт Прескотт решает, что для меня лучше.

— Откуда, черт возьми, вы это знаете? — стиснув кулаки, взвиваюсь я.

— Потому что ясебя так чувствую, — тихо отвечает он.

Я снова опускаюсь на диван. Я не верю своим ушам. Я смотрю на кашемировый свитер Роберта, его благородную седину и горделивую посадку головы. Но я также замечаю стиснутые на столе руки и жилку, нервно пульсирующую у основания шеи. «Ему страшно, — думаю я. — Он боится меня так же сильно, как я когда-то боялась его».

На мгновение я задумываюсь об этом, пытаясь понять, зачем он говорит мнето, что ему так трудно обсуждать. Я вспоминаю, что сказала мама, когда я спросила ее, почему она так и не вернулась домой.

— Кто кашу заварил, тому ее и расхлебывать, — пожав плечами, ответила она.

Я улыбаюсь и подхватываю Макса с пола. Я вручаю его дедушке.

— Пойду переоденусь к ужину, — говорю я, направляясь к двери.

Меня останавливает голос Роберта. Его слова заглушают нежные скрипки и трогательные флейты Генделя, хотя говорит он очень тихо.

— Игра стоит свеч, — произносит он. — Я ни разу не пожалел о сделанном выборе.

Я не оборачиваюсь.

— Почему?

— А почему тыне пожалела? — отвечает он вопросом на вопрос, и эти слова следуют за мной наверх, в тишину и прохладу моей спальни.

Этот вопрос требует ответа. Он выводит меня из равновесия.

Николас.

***

Иногда я пою Максу, чтобы он поскорее уснул. Похоже, ему все равно, что я исполняю — госпел или попсу, «Дайер Стрейтс» или «Битлз». Я стараюсь избегать колыбельных. Мне кажется, их ему могут спеть все остальные.

Мы сидим в кресле-качалке в его комнате в доме Прескоттов. Теперь Астрид позволяет мне возиться с ним, когда я захочу, лишь бы поблизости не было Николаса. Мне кажется, таким образом она пытается убедить меня не уезжать, хотя я и так больше никуда не собираюсь.

Я только что выкупала Макса. В воде он такой скользкий, что, чтобы выкупать его, проще всего раздеться и забраться в ванну вместе с ним. Во время купания он играет с резиновой уткой, и его ничуть не беспокоит попадающий в глаза детский шампунь. После ванны я вместе с ним заворачиваюсь в полотенце, и мне кажется, что у нас одна кожа на двоих. Я вспоминаю кенгуру, опоссумов и других зверьков, которые носят своих детенышей на себе.

Макса разморило. Он трет глазенки кулачками и часто зевает.

— Подожди секундочку, — прошу я его и, посадив на пол, сую ему в рот пустышку.