Забрать любовь

Я редко пользуюсь пастелями, потому что я левша и вечно измазываюсь так, что моя рука как будто покрыта кровоподтеками. Но сейчас мне нужны цвета, а кроме пастелей больше ничего нет. Я понимаю, что рисую Дехтире, мать Кухулина, и это кажется логичным после размышлений об отце и прихотях богов. Ее длинные ярко-синие одежды развеваются вокруг обутых в сандалии ног, а сверкающие волосы как будто летят за ней вдогонку. Я рисую ее в воздухе, где-то между небом и землей. Одна рука тянется вниз, к мужчине, силуэт которого отчетливо виден на фоне земли, а вторая устремлена вверх, к Лугу, могущественному богу солнца. Я заставляю ее пальцы коснуться пальцев ожидающего ее внизу супруга. В это же мгновение меня как будто бьет током и подбрасывает на постели. Я удлиняю ее вторую руку, и ее тело разворачивается и изгибается в попытке дотянуться до небес. Мне приходится приложить все свои силы для того, чтобы руки Дехтире и бога света соприкоснулись. Как только это происходит, я начинаю рисовать яростно и неистово, уничтожая и фарфоровое личико Дехтире, и основательную фигуру ее мужа, и бронзовую руку Луга. Я рисую языки огня, которые закрывают от меня всех действующих лиц, вспыхивая и алыми искрами рассыпаясь по небу и земле. Я рисую пламя, пожирающее само себя. Оно дрожит, пылает и высасывает из мира весь воздух, и я чувствую, что мне уже нечем дышать. Я вижу, что мой рисунок превратился в геенну огненную, в преисподнюю. Я отшвыриваю прочь опаленные пастели — красные, желтые и оранжевые. Я грустно смотрю на обезображенный облик Дехтире и удивляюсь тому, что раньше не усвоила столь очевидную истину: если ты играешь с огнем, то рискуешь сгореть.

Я сплю очень чутко, а когда просыпаюсь, в окно лупит дождь со снегом. Я сажусь на кровати и пытаюсь припомнить, что меня разбудило. Внизу живота возникает странное тянущее чувство, и я знаю, чтона меня надвигается. Такое чувство часто охватывало меня в Чикаго, когда мы были очень близки с Джейком и я знала, что он среди ночи вернулся домой или мысленно произнес мое имя, одним словом, когда он хотел меня видеть.

Я вскакиваю с постели и натягиваю вчерашние рубашку и джинсы. Я даже не пытаюсь искать носки и сую в кроссовки босые ноги. Я стягиваю волосы в спутанный хвост и перехватываю его резинкой от пакета с ирисками. Сдернув жакет с дверной ручки, я мчусь вниз.

Когда я открываю дверь, передо мной стоит Николас, а ледяной колючий дождь хлещет его по лицу. За его спиной в тускло освещенном салоне машины я вижу Макса. Он молчит, но его ротик сложен в страдальчески красную букву О. Николас уже закрывает за мной дверь и увлекает меня в бурю.

— Он заболел, — говорит Николас. — Скорее.

Глава 41

Николас

Он видит, как руки совершенно незнакомых людей мнут и ощупывают тельце его сына. Над Максом стоит Джон Дорсет. Сегодня ночью он дежурный педиатр в Масс-Дженерал. Каждый раз, когда его пальцы касаются животика младенца, тот взвизгивает от боли и сворачивается в тугой комок. Это напоминает Николасу морские анемоны, с которыми он в детстве играл на карибских пляжах. При малейшем прикосновении они сворачивались вокруг его пальцев.

Вечером Макса было очень трудно уложить спать, хотя само по себе это не вызвало у Николаса особой тревоги. Что его не на шутку обеспокоило, так это то, что через каждые полчаса ребенок просыпался с таким криком, как будто его пытали, при этом по его щекам скатывались круглые прозрачные слезы. Когда Николас решил сменить ему подгузник, то чуть не отключился при виде такого количества загустевшей крови.

Стоящую рядом с ним Пейдж трясет. Как только Макса занесли в отделение неотложной помощи, она схватила Николаса за руку и уже не выпустила ее. Николас чувствует, как ее ногти впиваются ему в кожу, и он благодарен ей за это. Ему нужна эта боль. Она помогает ему осознать, что он не в кошмарном сне, что все это происходит наяву.

Входит Джек Рурк, постоянный врач Макса, наблюдающий его практически с рождения. Он ободряюще улыбается Николасу и проходит в смотровой кабинет. Оба врача склоняют головы, о чем-то совещаясь над дрыгающимися ножками малыша. Николас беспомощно стискивает кулаки. Он хочет быть возле сына. Он должен быть там.

Наконец Джек выходит к родителям. Уже наступило утро, и в отделении начинают появляться медсестры. Николас знаком с Джеком еще со времени совместной учебы в гарвардской медицинской школе, но все эти годы они практически не общались. Внезапно Николаса охватывает приступ ярости. Он зол на себя за то, что не встречался с Джеком, не приглашал его вместе пообедать, не рассказывал ему о здоровье Макса… Если бы он все это делал, болезнь не застала бы их врасплох.

Он обязан был обратить внимание на эти симптомы!И это беспокоит Николаса больше всего остального. Как мог он, врач, пропустить нечто столь очевидное, как объемное образование брюшной полости? Как он мог этого не заметить?