Заброшенный полигон

— Наука и создатель? — Алевтина Павловна фыркнула, подергала Ташкина. — Антон Степаныч, ты-то как считаешь? Ты же у нас контрпропаганда.

— Чушь какая-то, — небрежно отмахнулся от вопроса Ташкин. — Наука — производительная сила, вот и вся премудрость. Скажи, пожалуйста, — обратился он снова к Николаю, — а нельзя ли эти полости как-нибудь приспособить, скажем, для нужд обороны? Или в хозяйстве? А? Что скажешь?

Николай сделал вид, будто чрезвычайно озадачился этим предложением, крепко задумался. Ташкин подмигнул супруге, Ивану Емельяновичу.

— Что вам сказать? — начал Николай, поглядывая на Алевтину Павловну. — Мысль, конечно, интересная. Если бы удалось управлять этими полостями… — Он развел руками. — Увы, пока это в области фантастики.

— Позвольте одно замечание? — вдруг придвинулся к ним поп. — В священном писании сказано про вместилище душ, покинувших убиенных…

С выпяченным животом, руки в карманах кожаной куртки, Ташкин хмуро покосился на батюшку — тот стушевался, умолк, на шажок отступил, спрятался за виновато-любезную улыбочку.

— Типичный идеализм, — проворчал Ташкин и махнул Николаю: — Может, покажете в работе ваше чудо-юдо?

— Разумеется, — согласился Николай. — Если электричество не вырубили…

Ташкин покосился на Ивана Емельяновича — тот сказал со смешком:

— У нас все возможно…

Ташкин грозно свел брови к переносице.

— Научные опыты снабжать по первой категории, без перебоев! — и погрозил Ивану Емельяновичу. — Слышал, председатель?

Иван Емельянович, усмехаясь, покивал опущенной головой:

— Научные по первой, полив по первой, соцкультбыт по первой, а что по второй?

Ташкин поморщился, двинулся к «самовару».

— Врубай!

Николай жестами, без лишних слов, перегнал старушек за машину, к попу, начальство поставил чуть сбоку, вручил каждому заглушки для ушей, в пять минут включил и разогнал «самовар», и когда игла, набрав силу и яркость, взревела на полную мощь, врубил форсаж. Рев стал невыносим, старушки и поп в страхе закрыли головы руками, скрючились, словно вот-вот обрушатся на них громы и молнии. Ташкин стоял, загдрав голову, широко расставив ноги, сунув руки в карманы, — каменная глыба, памятник самому себе. Алевтина Павловна глядела на иглу с восторгом, руки сцеплены перед грудью, ноздри раздуваются от полноты чувств, глаза сверкают — богиня Изида в русском варианте. Иван Емельянович глядел сощурясь, чуть боком, — на лице недоверие, возможно ли такое, не подвох ли, не липу ли показывает сын…

Продержав иглу несколько минут, Николай выключил установку и, когда перебегал из часовни к «самовару», заметил, как поп и старушки гуськом, друг за другом поплелись с поляны. Он показал на них Ташкину — секретарь благодушно рассмеялся.

Николай спросил, каковы впечатления. Алевтина Павловна только ахала, закатывала глаза и вскидывала руки к небу. Ташкин растроганно крякал, приятельски похлопывая Николая по плечу и, оборачиваясь к Ивану Емельяновичу, то и дело вскидывал большой палец. Говорить на первых порах, после такого рева, было трудно, уши закладывало, да и сказывалось пережитое волнение. Но и так было ясно, что показ произвел сильное впечатление, помощь Ташкина обеспечена. Именно об этом и сказал Ташкин, когда гости, попрощавшись, направились к машине. Николай подмигнул отцу. Иван Емельянович неопределенно помотал головой, дескать, поживем — увидим. И это разозлило Николая. Не успели гости выехать с поляны, а он уже снова запустил «самовар» в работу — труба взревела, струя взмыла ввысь, в белое пустое небо.

6

На склоне дня, в самый разгар опытов, опять отключилось напряжение. Николай плюнул с досады — вот тебе и поповское благословение! — сел в машину и помчался искать Пролыгина. Проезжая по тракту мимо птичника и кладбищенской рощи, снова вспомнил прошлую ночь, всю эту жуть на кладбище, и его передернуло, столь сочно, зримо, явственно ощутил он звуки, краски и запахи той ночи, увидел черную пасть могилы и кучу земли на бровке. И действительно, кого ждет она? Или правду говорил Клюнин Петька? Впрочем, спьяна может быть все что угодно, не только выроют могилу, но и похоронят живого вместо мертвого…

Он заехал домой. Олег деревянной толкушкой толок в кухне варево для поросенка — от ведра несло распаренными отрубями, вареной картошкой, обратом — такой первобытностью, что Николаю сделалось тошно. Он заглянул за шторку в боковушку — бабка Марфа сладко похрапывала, видно, здорово умаялась во время богоугодного похода на полигон.

— Случаем, не знаешь, кто умер в Камышинке? — как бы между прочим спросил Николай.

— Умер?! — поразился Олег. — Не-ет, не слышал. А что?

— Да так… Болтают разное…

— Что болтают? — насторожился Олег. — Кто?

— Да Петька Клюнин.

— А что?

— Будто могилу вырыли по пьянке, а клиента нет.

— Клиента?! — удивился Олег. — Ты сказал «клиента»?!

— Ну не клиента, покойника, — поправился Николай. Он взял с полки литровую банку простокваши и залпом выпил больше половины. Отдуваясь, пояснил: — Ночью был на кладбище, видел эту самую могилу…

— Ночью?! На кладбище?! Зачем?

— Так, занесло. Захотел доказать себе…

— Что доказать?