Заброшенный в природу

Поскольку я опасаюсь, что читателю, возможно, наскучили разные медицинские подробности, которыми изобилует этот опус, или, по крайней мере, будет изобиловать, я предложу ему развеяться, рассказав о нашем с доктором Монардесом посещении Англии, куда мы отправились по приглашению уже упомянутого сеньора Фрэмптона. В свое время сеньор Фрэмптон покинул Кадис на одном из кораблей доктора Монардеса и Нуньеса де Эрреры, перевозившем рабов, и с тех пор чувствовал себя у него в долгу.

Приятным летним днем мы вышли из Кадиса на каравелле «Игиена». Перед нами расстилался Океанус окциденталис.[2] Справа оставалась освещенная солнцем Коста-де-ла-Лус.

— Дураки, которые зачитываются Платоном, с давних пор заняты поисками Атлантиды, — заметил доктор Монардес, усевшись в плетеное кресло на палубе с книгой в руках и скрестив ноги на куче корабельных канатов. — А она здесь, прямо у них перед глазами.

Я осмотрелся вокруг: Коста-де-ла-Лус, Океанус окциденталис, портовый остров, каравелла «Игиена», доктор Монардес.

— В каком смысле? — с недоумением спросил я.

— В том смысле, что речь идет о Кадисе. Этот остров в свое время назывался Гадера. И имя города связано с ним. Сначала это был Гадиз, потом Гадес, а впоследствии Кадис. Сейчас это Исла де Кадис. О нем идет речь. Он лежит за Гераклитовыми столбами.

Заметив мой недоверчивый взгляд, доктор Монардес сказал: — Эта земля очень древняя, Гимараеш, это Андалусия. Здесь люди живут, можно сказать, с первых дней сотворения мира. В Англии, куда мы сейчас направляемся, еще ветер свистел между холмами, а здесь уже были людские поселения.

— Да разве же это люди! — хмыкнул я презрительно. — Страшно сказать! Обезьяны, дикари!

— Лучше уж обезьяны и дикари, чем ветер, дующий в задницу, — рассудительно возразил доктор Монардес. — А ты знаешь, дружок, что во дворе одного из своих домов, у реки Гвадалквивир, я однажды нашел древние глиняные сосуды. Напомни мне когда-нибудь, чтобы я тебе их показал.

— Обязательно, — заверил я его, зная, что говорю неправду. Вряд ли найдется что-то, что интересует меня меньше, чем древние глиняные черепки. Доктор Монардес, хоть и великий врач, не был лишен слабостей, подобно любому человеку (но не каждый человек становится великим врачом).

Некоторое время мы ехали молча, но потом доктор оторвался от книги, которую читал, и с раздражением сказал:

— Слушай, что пишет один простак из северных земель: «Часто смеяться и много любить; иметь успех среди интеллектуалов; завоевывать внимание к себе со стороны честных критиков; ценить прекрасное; отдавать всего себя чему-то; оставить мир после себя чуть-чуть лучше».[3]

В следующий миг доктор неожиданно резко захлопнул книгу и швырнул ее в море, выкрикнув вслед: — Глупец! Успех — это быть богатым и обладать идеальным физическим здоровьем. Богатым и здоровым! Только это и ничего другого! Нет сил больше терпеть это пустозвонство! — обратился ко мне доктор Монардес. — Чешут языками, лгут себе и другим, якобы они — нечто иное, а не самые обычные неудачники, и эту ложь называют «философией».

Произнеся это, он снова повернулся лицом к морю и продолжил: — Все сочинения нужно скормить рыбам. Глядишь, какая-то из них и заговорила бы мудро.

Я засмеялся и сказал:

— Вроде золотой рыбки, сеньор…

— Золотой? Ни в коем случае! — возразил доктор Монардес. — Она была бы глиняной.

— Но зачем вы читаете столь досадных авторов, сеньор? Читайте Рабле! Вот поистине великий писатель!

— Что дает тебе основание так думать? — спросил доктор Монардес, поскольку избегал читать подобного рода литературу и испытывал к ней презрение.

— Потому что он — медик, как и мы, — ответил я. — Три его первых книги изъяты, а четвертая запрещена парламентом.

— Ничего удивительного, — кивнул доктор. — Что представляет собой парламент? Это место, где собираются представители провинций. Чего можно от них ожидать, кроме наглого сочетания глупости и жульничества? Слава богу, что в Испании нет подобной мерзости!

— А из поэтов, — продолжил я вдохновенно, — самый великий — Пелетье дю Ман. Какая прекрасная о поэзия! Его книга «L’Amour des amours» — это цикл сонетов, за которыми следуют стихи о метеоритах, планетах и небесах. Кто-нибудь другой написал такую книгу? Никто!

— Действительно, — согласился доктор. — Но ты удивляешь меня, Гимараеш. Я думал, что тебя интересует только медицина.

— Так и есть. А подобные книги я читаю в свободное время, если они попадаются мне в руки. А вы себя зачем истязаете этими замороченными глупцами?

— Поскольку я человек Ренессанса и гуманист, — ответил доктор. — Я должен их читать.

— Ренессанс… Гуманист… Кого это интересует? — сказал я. — Вы, сеньор, человек богатый, многого добились в жизни, сделали карьеру. Зачем вам этот Ренессанс и гуманизм?