Сначала мне пришло в голову его размачивать, прожаривать или обрабатывать каким-либо иным способом, чтобы он мог изменить свой цвет и по внешнему виду отличался бы от обыкновенного табака. Однако потом я отказался от этого, ибо тогда уподобился бы презренному племени бирмингемских фальсификаторов. Нет, мне не пристало заниматься подобными делами. Я продавал табак в том виде, в котором его доставляли в Севилью суда Нуньеса де Эрреры. Я мог бы брать его и у сеньора Эспиносы, но доктор Монардес был компаньоном семьи Эрреры, и потому я пользовался скидкой. Однако здесь мне довелось столкнуться с некоторыми трудностями. Для моих целей мне нужно было снять склад в порту. При этом не большой склад, который я не смог бы оплачивать, да в нем и не было нужды, а маленькое помещение, что в наше время уже было редкостью, или же снять угол в помещении побольше. Это оказалось чертовски трудным делом. И не потому, что было совсем невозможным, а потому что торговцы, особенно владеющие складами, имеют абсолютно другое представление о деньгах, нежели я. В первый момент человек даже может подумать, что с торговцами что-то случилось и они с трудом распознают числа, настолько велико расхождение во взглядах. Приведу пример. Если ты являешься гражданином Севильи и идешь по улице с десятью дукатами в кармане, то ты считаешься зажиточным горожанином, или, по крайней мере, это так выглядит: ты можешь купить себе то, что пожелаешь, и у тебя в кармане еще кое-что останется. Но если ты с тем же количеством дукатов отправишься в порт к торговцам, то они пройдут мимо тебя, как мимо пустого места. И не потому, что плохо к тебе относятся, нет, они тебя и вправду не заметят. Так что этот вариант не для меня. Моя задумка так бы и пропала, если бы не поистине бесценная помощь доктора Монардеса. Он согласился продать мне табак из своих личных запасов, хранящихся в большой пристройке в саду, как своему человеку с небольшой наценкой. И пообещал мне, что если дела пойдут успешно, он выделит для меня место в портовом складе, которым пользовался вместе с наследниками Нуньеса де Эрреры. Но для этого ему нужно было договориться со своим зятем Родриго де Бризелой, который представлял семью Эрреры здесь, в Севилье. Нельзя сказать, что дело было проигрышным, но доктор Монардес действительно не любил общаться со своим зятем.
После того как трудности были улажены, моя новая инициатива стала осуществляться обнадеживающими темпами. Я нанял себе другую карету (чтобы не пачкать карету доктора Монардеса), и мы с Хесусом разъезжали по селам, продавая крестьянам пищевой табак.
— Как нам его разводить? — спросил меня Хосе из Дос-Эрманаса, к которому я отправился прежде всего.
— Одну горсть на ведро, — ответил я. — Для идеального результата — две горсти. Но лучше всего — полторы.
Он остановился на одной горсти и купил много табака, потому что у него было много животных. Другие крестьяне из Дос-Эрманаса тоже купили. Потом купили и те, что жили недалеко от Кармоны. И так далее. Дело пошло успешно. Мне уже расхотелось лечить раны и другие недуги, но делать было нечего, я продолжал это делать во имя пищевого табака. Разумеется, если бы я мог заниматься только им, решительно не стал бы делать ничего другого. Медицина, которую я всегда считал особой привилегией, стала казаться мне неблагодарной профессией. Особенно ветеринарная отрасль. Приходишь в хлев, топчешься в испражнениях животных, лечишь их, они испытывают боль, ты их не понимаешь, они тебя тоже; в любой момент нужно остерегаться, чтобы они тебя не цапнули, потому как после этого тебе самому придется лечиться. Постоянно общаешься с неотесанной, невоспитанной деревенщиной. Все они словно вросли в землю, разговаривать не умеют, порой кажется, что перед тобой говорящие бревна…