Заброшенный в природу

Если верить цифрам, которые публикует городская управа, — заметил я, пока мы с доктором шли по направлению к тюрьме, даже сейчас в ней может находиться до 18 тысяч. А это значит, что в Севилье каждый шестой человек — заключенный!

— Таков дух этого города, — ответил доктор. — Каждый, кто сюда приезжает, стремится как можно скорее разбогатеть. Даже нищие, которых ты видишь на улицах, когда-то приехали сюда с этой целью. В таких местах обычно очень много преступников и, соответственно, заключенных.

Наверняка так оно и было, но я хочу добавить, что статус севильской тюрьмы — не муниципальный, а королевский, и в ней сидели люди со всей Испании. Сеньор Фрэмптон также провел здесь некоторое время. Внутри был настоящий Вавилон. Я в ужасе задал себе вопрос, где все эти люди спят ночью? Я бы не удивился, если бы узнал, что спят они друг на друге.

— Да, это не Аркадия, как сказал бы Сервантес. Вместо зеленых полей и ручьев с прозрачной и чистой водой — угрюмые зубчатые стены и решетки; вместо и молодых и красивых пастухов и пастушек — сердитые стражи с одной стороны и головорезы — с другой.

Мы вошли в опрятную комнату с белеными стенами. Здесь досматривали тех, кто собирался выйти на свободу. Сервантес нас уже ждал. Я видел его впервые. Это был человек среднего роста, чуть сгорбленный, скорее полный, чем худой, с выпирающим животиком и крупными руками и ногами. У него было круглое лицо с очень светлой кожей, светло-каштановые волосы, высокий гладкий лоб, орлиный, но соразмерный нос, борода медно-русого цвета и живые, пытливые глаза.

Доктор поздоровался с ним (я тоже), осмотрел его зуб и занялся лечением. Сначала он протер зуб кусочком ткани, смоченным в табачном соке, а потом с помощью пинцета затолкал в дырку зуба небольшой шарик табака.

— Это, — пояснил доктор, — остановит дальнейшее разрушение зуба и вытянет гной. Когда станешь плевать, смотри не выплюнь табак. Завтра я приду и сменю шарик. За два-три дня все должно пройти.

— Спасибо, доктор, — сказал Сервантес.

— Скажи мне как другу, ты и вправду украл те деньги? — спросил доктор.

— Ни единой монетки! — решительно заявил Сервантес. — Да если бы я их украл, тут бы уже все знали. Здесь и у стен есть уши!

Доктор бросил быстрый взгляд на стену. Я невольно сделал то же самое. Разумеется, как мы сразу не догадались. Ведь это так очевидно…

— Ты похож на отца, — покачал головой доктор Монардес. — В свое время для того, чтобы практиковать медицину, Родриго пытался всех убедить, что получил степень лиценциата, а на поверку оказалось, что всего лишь бакалавра.

— Но был он не хуже любого лиценциата, — возразил Сервантес.

— Да, правда, — согласился доктор, — хотя кто знает, был ли он даже бакалавром. Ну да бог с этим! Профессионалом он и вправду был настоящим. А в нашем ремесле это главное. Да и в вашем тоже.

— Наверное, это относится ко всем профессиям, сеньор, — сказал Сервантес.

— Да, — подтвердил доктор.

Я тоже согласился, хотя, между прочим, и у меня нет бакалаврской степени. Я в этом не нуждаюсь. Мне приходило в голову поторчать пару лет в Университете, подумаешь, что тут такого. Но они, помимо прочего, еще и денег хотят, а это уже слишком.

Доктор продолжил беседовать с Сервантесом, подшучивая над ним, из чего можно было заключить, что он не слишком ему верит, — ни ему, ни так называемым «честным людям». И вот тогда Сервантес произнес слова, которые я хорошо запомнил:

— Это философия древних киников, сеньор, — сказал он. — Она стара как мир и основательна. Но плохо то, что сейчас, даже если сам Христос сойдет на землю, вы все равно никогда не поверите в чудо. Решите, что он — обманщик, который говорит и действует ради собственных корыстных намерений, руководствуясь скрытыми целями и помыслами. Вы будете подозревать его в лицемерии. Киники утверждают, что мир ужасен, а люди лицемерны, суетны и лживы, что каждого интересует только его собственное благо. Когда все так рассуждают и верят в это, мир не меняется, оставаясь таким же плохим, либо становится еще хуже. Потому что в таком случае он просто не может измениться.

— Да, так он никогда не изменится, — утвердительно кивнул доктор Монардес. — Он может измениться только с помощью здравого, холодного разума. С помощью медицины, знания, науки. Только так можно чего-то достичь.

— Но подобные перемены вряд ли будут значительными, сеньор, — заметил Сервантес.

— Кто знает, поживем — увидим, — ответил доктор Монардес. — Во всяком случае, если бы люди не открыли лечебную силу табака, то этот маленький шарик не лежал бы сейчас у тебя во рту и зуб невозможно было бы спасти.

— Ну да, — засмеялся Сервантес. — Сегодня один зуб, а завтра — целую челюсть.

— Привожу конкретный пример, — ответил доктор. — Ты и сам мог бы подумать и попытаться себе представить ход событий. Хотя это бессмысленно, ибо никому не дано знать, что и как будет развиваться дальше. Моралисты утверждают…

— Я к ним не принадлежу, сеньор, — заметил Сервантес.