Забудь меня, если сможешь

День одиннадцатый

Сегодня ровно третий день, как я ничего не ем.

Нет, у меня еще остались запасы еды, и голодаю я не намеренно. Как только в меня попадает любой кусок пищи — организм тут же отвергает его и мне приходится проводить некоторое время в обнимку с белым другом.

Хоть кто-то всегда встречает меня с распростертыми объятиями.

Возможно, это такая своеобразная реакция организма на стресс.

Я так переживаю за маму и Изи. Я не знаю, где они, что они делают и живы ли вообще. А если живы, то, как мама справляется? А если она мертва, то, что стало с Изи?! Вдруг она прямо сейчас голодная плачет в одиночестве, зовя маму и не понимает, что происходит?.. Не понимает, почему к ней никто не подходит, не берет на руки, не играет, не кормит и не укладывает спать… А вдруг мама превратилась в того кровожадного зомби и просто…

Нет. Нет. Нет.

Этого не может быть.

Каждый возможный сценарий, прокручивающийся в моих мыслях, накрывает меня с головой, и я не в силах сопротивляться эмоциям. Плотно прижимая потную ладонь к губам, я подавляю нервные всхлипы и продолжаю лежать на ледяном полу, рассредоточено разглядывая белоснежный потолок.

Где ты сейчас, когда я в тебе так нуждаюсь?

Когда кого-то очень сильно ждешь — он обязательно опоздает. Я хочу, чтобы ты опоздал. Но, прошу тебя, только приди. Я здесь, я жду тебя и до сих пор верю, что ты спасешь меня.

Спаси меня от самой себя.

* * *

Я опираюсь об прохладные каменные перила Тауэрского моста и с легким опьянением рассматриваю открывающийся вид на ночной город, утопающий в бесконечных сверкающих огнях. Мимо снуют проезжающие автомобили, время от времени сигналя друг другу в след, вокруг раздаются размеренные голоса французской речи, вперемешку с английской.

Город кишит туристами, в особенности в ночное время суток: влюбленные парочки беззаботно шатаются по незнакомым улицам, мельком разглядывая достопримечательности, кто-то не спеша выгуливает собак, зависая в телефоне, а кто-то делает уже тридцать пятое селфи на фоне ночного города, с каждым щелчком надеясь на более лучший результат.

— Ты же прекрасно понимаешь, что так нельзя, — откуда-то сбоку раздается знакомый, хрустящий как гравий голос.

Его хрипота каждый раз ломает мне кости и вовсе не потому, что она мне не нравится, но то, с какой интонацией он употребляет ее — заставляет перелезть через перила, шагнуть в пропасть и окунуться в прохладные воды Темзы.

Я поворачиваю голову в ответ на его голос.

Черт возьми, я готова отдать все, что угодно, лишь бы целую вечность и еще пару секунд любоваться его профилем. Я готова простить ему все, что угодно, чтобы бесконечно разглядывать его вдумчивый взгляд в сочетании с тем легким намеком на улыбку, от которого кожа покрывается приятными мурашками. Я готова посвятить вечность, чтобы разглядывать его небесные глаза, покрытые толстой коркой льда. Вечность и еще пару дней на то, чтобы растопить ее.

— Мне плевать, — отчаянный шепот срывается с моих губ в сопровождении с белоснежным паром изо рта, и я лишь глубже кутаюсь в красную куртку, съеживаясь до размеров изюма. — Это моя жизнь… это наша жизнь, и я хочу, чтобы мы прожили ее, не обращая внимания на какие-то негласные правила, придуманные черт знает кем.

Кажется, даже сам скорпион, поселившийся на его шее, с упреком качает своими темными клешнями на мой резкий ответ. Но выражение его лица ничуть не меняется, лишь уголок губ едва заметно приподнимается вверх. У него всегда так — лишь намек на улыбку, но даже призрака улыбки достаточно, чтобы я оцепенела, застывая над пропастью его бездонных глаз.

— В тебе говорит юношеский максимализм, солнце, — мягко произносит он, продолжая глядеть куда-то вдаль.

Солнце.