Забудь меня такой

Из Севастополя я написала матери, что поступила в местное медицинское училище и поселилась в общежитии. Мать всегда презирала медсестер, считая их низшей кастой по сравнению со своей врачебной элитой, и, предвидя ее возмущение, я не ждала скорого ответа. Но ответ не пришел вообще. Опасаясь, что письмо затерялось на почте, я послала второе. Ответа не было и на этот раз. Лишь в августе после третьей попытки я получила от нее конверт. На вложенном листке бумаги было нацарапано одно-единственное слово: «Дрянь!» Это было последнее слово, которое мне сказала моя мать.

Что было дальше? Поступив на работу в больницу, я познакомилась с молоденьким мичманом. Мы поженились на удивление быстро, но будущее сложилось на удивление хорошо. Он был татарин, чья семья, как и многие в те годы, продолжала втайне исповедовать свою веру, и, став частью его семьи, я впервые осознала, что в мире может присутствовать Бог. И мало-помалу страшный опыт детства и юности, когда я каждый божий день, сама того не сознавая, проводила под опекой дьявола, стал выветриваться из души. Моя новая семья научила меня любить, а новая профессия – терпеть и сострадать, и когда сейчас я задумываюсь о своей жизни, то начинаю отсчитывать ее с того момента, как села в поезд, идущий на юг.

Серьги, подаренные матерью, я не надела ни разу. Одну из них я продала ювелиру, когда в девяностых годах стало совсем плохо с деньгами. Продала как лом, почему-то не решаясь расстаться с обеими серьгами сразу. А затем положение выправилось, Россия начала достойно платить своим офицерам, оказавшимся фактически в чужой стране, и продавать на лом вторую серьгу уже не имело смысла. Я подарила ее сыну – для него-то она не несла никаких воспоминаний, а у мужчин как раз вошло в моду протыкать себе уши. Кариму она идет, и, глядя на сына, я никогда не вспоминаю, откуда взялся этот оранжевый камень. Порой даже кажется, что мой мальчик сам отыскал его в своих бесконечных странствиях по Крыму.

Возможно, это прозвучит чудовищно, но вплоть до самого приезда этой женщины из Москвы, в душе я считала себя сиротой. Моя мать навсегда осталась не просто в другом городе, но за некой незримой чертой, которую я даже в мыслях страшилась переступить. Любое воспоминание вызывало боль. Так пропади они пропадом, эти воспоминания! Уже сорок три года, как я родилась заново – с душой, готовой любить, и прошлое не имеет надо мною никакой власти.

Итак, мне всего сорок три вместо тех шестидесяти, что, хочешь – не хочешь, значатся в паспорте. И выходит, что бегство от матери принесло мне молодость. Интересно, насколько близка с убийцей моего отца и брата эта измученная гостья из Москвы? Увы, похоже, что близка, и, похоже, выпили ее почти до дна. Иначе откуда эта старческая, усталая горечь у нее в глазах? Горечь, которую вряд ли смоет даже река в Большом каньоне, что бы там ни говорил мой верящий в чудо сын.

XIII

Чем дальше они продвигались по Каньону, тем более диким казался Майе путь к Ванне молодости. Пару месяцев назад здесь прошел ураган, и вывороченные деревья перегораживали русло реки во многих местах. Их корни так до конца и не распрощались с землей, и кроны были еще зелеными; ступая по их поверженным стволам, с трудом верилось, что эти еще живые обитатели леса никогда больше не поднимутся во весь рост. Несколько раз они натыкались на скелеты животных, сорвавшихся с отвесного берега во время бегства от хищника и посмертно угодивших ему в зубы. Судя по черепам и копытам, это были кабаны и олени. Скелеты были еще довольно свежими, и Майя хоть и содрогалась от подобного зрелища, не могла не впиваться в них взглядом: она пыталась представить себе, какие драмы разыгрывались ночью в этой теснине.

И она, и Карим молчали. Майя была потрясена услышанным настолько, что не могла даже думать; лишь сгибала и разгибала ноги, взбираясь по камням, или, закусив губу, брела по пояс в ледяной воде. Она чувствовала себя опустошенной, выпотрошенной; тот участок души, что по-хозяйски занимала когда-то старуха, был вырезан подчистую, и края раны еще не успели сомкнуться. Глафиры как человека, с которым были связаны боль и благодарность, зависть и восхищение, надежды и крушение надежд, в сердце больше не существовало, зияла лишь дыра из плоти и крови, которую требовалось, как в русских сказках, сперва залить мертвой водой забвения и лишь затем живой водой нового чувства.

Неожиданно река под ногами исчезла, и Майя обнаружила, что стоит в сухом русле. Пораженная, она взглянула на Карима.

– Здесь река уходит под землю, – объяснил он, – а затем появляется снова. Почти перед самой Ванной молодости. Так что нам остался самый легкий участок пути.