Забудь о прошлом

Видимо, написание слов соответствовало их произношению, во всяком случае, Миут воспринимала написанные слова без какой-либо реакции. Наверно, это свидетельствовало об адаптации и упрощении языка… И говорило об определенном уровне цивилизации? Интер, например, был в письме настолько же прост, насколько усложнены и загромождены множеством вариаций прононса и написания национальные языки, кроме, пожалуй, латыни, положенной в основу интера… Компьютер выдавал уже длинные фразы… Внезапно Дан понял, что его выводы строились на неверной предпосылке. Чем длиннее была фраза, тем чаще запиналась Миут, все больше неуверенности проскальзывало в ее голосе. Пыталась сбить компьютер? Какое там! Дан еще колебался, но… Ну конечно, причина… хоть и неудобно такое даже предположить… причина запинок в малограмотности Миут, да-да! Дан заерзал.

Наконец, экран погас, и замигал индикатор на пульте. Дело сделано. Хорошо ли, плохо, но сделано.

Подождав минуту, Дан глубоко вздохнул, переключил систему на перевод, подумал и, не найдя ничего лучшего, произнес первое предложение. На экране вспыхнула непонятная надпись, затем появилась транскрипция. Стараясь отчетливо выговаривать звуки, он громко сказал по-палевиански:

— Здравствуй, Миут.

Дана обуревали тягостные сомнения… Вроде б слово «обуревали» к сомнениям не клеится, они подразумевают нечто более спокойное, мирное, но сомнения Дана были именно бурными. С одной стороны, с другой… Вконец вымотавшись, он переключил сигнал с пульта на свой личный VF, вышел на крыльцо, сел и, чтобы отвлечься, стал рассматривать сад. Синие плоды подросли, приобрели фиолетовый оттенок и напоминали теперь небольшие баклажаны. По результатам анализов они были совершенно безвредны для человека, да и вкус у них оказался довольно приятным, правда, в нем присутствовала излишняя терпкость, аромат то ли корицы, то ли гвоздики, но в пищу они годились, хотя особого энтузиазма не вызывали, наверно, из-за внешнего вида, ведь есть баклажаны сырыми не особенно тянет… Сине-фиолетовые плоды на оранжево-желтой, клубящейся, словно курчавой, траве… Похоже на картины Донато, современный сюр, игра цвета… Листья деревьев удивляли не только необычной окраской — желтовато-оранжевой, раз и навсегда, на все времена… времена года, если бы таковые существовали, но их не было, погода на трех четвертях Палевой особенно не менялась, поэтому, наверно, не менялись и деревья — вечножелтые, так сказать, листва с них опадала однажды, тогда, когда они умирали. Мертвое дерево валилось, что доказывали несколько стволов с обломанными ветвями, тихо гнившие на газонах, но еще задолго до того, как рухнуть, дерево сбрасывало с себя листья, длинные и узкие, похожие на травинки, они слетали на траву, на мостовую и лежали месяцами, а, может, и годами, кто знает, не меняясь. И противно скрипя под ногами! Это он вспомнил, услышав отдаленное поскрипывание — возвращались остальные… Подниматься со ступеньки, чтобы в этом убедиться, ему было лень, но если б это шел кто другой, уже звенел бы сигнал тревоги…

— С орбиты передали, что Натали прилетит со следующим орбитолетом. Через пять дней то есть, — сообщил он, не двигаясь.

Патрик остановился.

— Ну ты даешь!

— При чем тут я? — удивился Дан.

— Да не ты! — Патрик круто повернулся к Дэвиду. — Твоя работа?

— Не понимаю, что тебя смущает, — сказал тот с недоумением. — Вы же сами говорили, что без арт-историка дело не сдвинется. А Натали…

— Мало ли что мы говорили! — рассердился Патрик. — Ты бы хоть посоветовался, прежде чем вызывать сюда женщину! К тому же, Натали — не арт-историк…

— Но я…

— Тут не место женщине, — в голосе Марана звучала холодная ярость. — Тут опасно, пойми ты это наконец!

Артур коротко хохотнул.

— Страсти какие, боже мой!

— У меня не было выбора, — сказал Дэвид, словно оправдываясь. — Да и… Да и нет тут особых опасностей. По-моему. Хотя… Ну не знаю… — Он недовольно вздохнул. — На вас не угодишь. Ладно, не надо нервничать. Чуть что, и мы отошлем ее обратно.

Дан встал.

— Пойдемте в дом, — предложил он. — Я вам кое-что покажу.

Не дожидаясь ответа, он прошел через холл в комнату и переключил компьютер.

Говор Миут напоминал птичий щебет. Дан воспроизвел сначала ее тираду без перевода, потом еще раз, с субтитрами.

— Вам надо улетать. Сейчас, немедленно улетайте. Сразу, как придут те остальные, которые с тобой, соберите все вещи и улетайте. А где аппарат, на котором вы прилетели? Вы оставили его далеко? Это плохо, надо лететь скорее, скорее…

В этих ее бесчисленных «улетайте» было что-то донельзя жалкое, ошеломившее Дана как тогда, так и сейчас. Собственный голос показался ему чужим.

— А почему нам надо улетать? Нам грозит какая-то опасность?

— Опасность? Что такое опасность? Страшное? Нет-нет, ничего страшного, ничего…

— Может, мы вам мешаем?

— Нет-нет, не мешаете, совсем не мешаете, чему вы должны мешать? Но вам надо улететь, надо…

— Но почему?!