Забулдыжная жизнь

Так и жили: я – в постоянном ожидании чего-то непредсказуемого, Зина – в свое удовольствие, а ее вторая половинка – в вечных страданиях.

Стартовала зима. Новый год мы встречали втроем. У нас давно отпали вопросы: кто есть кто и с кем будет спать королева. Пока муж ошивался дома, я не имел на нее никаких прав.

Захмелевший нефтяник раздухарился и высказал давно терзавшую его мысль:

– Ты не любишь Зину. Обыкновенный альфонс. Тебе нужны ее деньги и… и…

Его слова царапнули мое самолюбие. Я схватил нож и несколько раз чиркнул по запястью. Горячая кровь, бурлящая от любви, забрызгала праздничный стол. Глупо, конечно. Однако любую глупость можно списать на пьяное недоразумение. От вида крови муж упал в обморок, Зина потащила меня к врачам. Благо клиника находилась через дорогу.

Поддатый доктор ловко штопал порезы, насвистывая: «В лесу родилась елочка…» Зина ехидно спросила:

– Скажите, он жить будет?

– Будет!

– Жаль! – засмеялась она дьявольским смехом.

Вся наша жизнь, все наши отношения и с Зиной, и с ее мужем-вахтовиком напоминали театр абсурда. Но вырваться из порочного круга не хватало ни сил, ни желания. Жизнь сгорала день за днем; мать узнала о моих «подвигах» и грозилась выгнать из бабушкиной квартиры. Куда? К себе, или опять в коммуналку? Я слушал ее нравоучения с опущенной головой. Ну не драться же с ней!

В начале марта я залетел под «Жигули». Точнее они залетели под меня, но пострадали оба. Чтобы замять конфликт, водитель сам все утряс в ГАИ, а мне отвалил приличную сумму. А как же – обе ноги сломаны и когда я встану – неизвестно. Зина навещала меня вместе с мужем и уговаривала сбежать из больницы на 8 Марта. Куда я сбегу? У меня не было даже коляски, что очень усложняло жизнь. Я стеснялся ходить в «утку» и сконфуженно наблюдал, как за мной убирают. Девятого марта я вздремнул после врачебного обхода и очнулся от громкого хлопка дверью. В палате стояла мать. Она тряслась от рыданий. Я смотрел на нее и не мог сообразить, какая беда могла выдавить слезы из прожженной работницы прилавка.

– Зина при смерти, – выдохнула мать, утирая сухие глаза. – Уксусом отравилась. Прибегал ее муж. Не знаю, откуда узнал адрес. Умолял помочь ему попасть в реанимацию.

В голове что-то лопнуло. Стало тихо-тихо, будто я упал на дно самой глубокой могилы. «Зина, Зина, чего тебе не хватало? Ты исполнила самую дикую шутку в своей жизни!»

Она умерла на третий день. Муж Зины больше не наведывался. Да и какого лешего он забыл у меня?! Через два месяца я сидел у ее могилы, смотрел в смеющиеся глаза на потускневшем фото и плакал.

                                               III

Мой друг детства Коля Клячин мотался по зачуханным городкам и весям в поисках раритетов – хобби у него было такое. Выкупит у старух за гроши древние безделушки, приведет их в порядок и сбагрит музею, в коем числился реставратором. Если же повезет, то – коллекционерам за более приличные деньги.

Однажды, после очередной вылазки Клячина в народ, мы пропивали рубли за самовар, который он слямзил у одного забулдыги. Весь вечер Коля рассказывал о жлобах, желающих получить за грошовую иконку целое состояние, о бандитах, охотящихся на скупщиков антиквариата. Я так и заснул под его монотонное брюзжание; проснулся же оттого, что музейный работник громыхал пустыми пузырями. Он по очереди подносил их к глазам, внимательно изучая на просвет, – не осталось ли там чего-нибудь, полезного для здоровья? Убедившись в отсутствии оного, Клячин с сожалением возвращал бутылки на место. За окнами занимался рассвет.

– Ты чего вскочил в такую рань? Воспоминания о самоваре вызывают угрызения совести? – Мой язык еле ворочался.

– Не спится, – облизал пересохшие губы Коля. – А самовар я не стырил, а взял для музея. Так сказать, для организации культурного досуга населения.

Он снова нагнулся к бутылкам. Те недовольно звякнули.

– Наверное, уеду на пару дней. Прокачусь по деревушкам, здоровье поправлю или расшатаю окончательно. Пока не определился. – Клячин повернулся ко мне и обреченно развел руки. – Ни капли!

Я не понимал: зачем куда-то тащиться, тем более – с бодуна?

– На кой тебе эти путешествия? Довести себя до скотского состояния можно и здесь.

Коля посмотрел на меня, как на убогого.

– Хочется, чтоб было красиво. Я же художник в душе. Там знаешь, какие места?! Покосившиеся церквушки, избушки на курьих ножках. Там народ совсем другой – не испорченный прогрессом взаимоотношений. Во всем преобладает сермяжность. Люди общаются на другом языке. Они даже матерятся как-то по-особому! Городской интеллигент выплевывает брань с пафосом, бросая вызов обществу. Деревенские жители используют ненормативную лексику как нечто неотъемлемое. От нее не веет пошлостью. Без этих слов язык теряет мелодичность: «Там русский дух, там Русью пахнет!» – во время лекции антиквар обыскивал квартиру.

– Вы, художники, – алкаши с извращенным восприятием мира. Чем тебя не устраивает домашняя обстановка?

– Не-е-е, – заблеял он. – Душа просит праздника, к народу тянется. Черт, помню, что оставалось…