Забвение истории – одержимость историей

Настойчивое указание Томаса Манна на коллективную вину немцев контрастировало с позицией тех, кто выступал за обновление Германии изнутри. В годы войны эмигранты сформировали Национальный комитет «Свободная Германия», опубликовавший в августе 1943 года заявление о поддержке демократических сил и призвавший немецкий народ избавиться от своих поработителей. Заявление проводило четкое разграничение между гитлеровским режимом, с одной стороны, и немецким народом, с другой. Однако, как известно, «спасительная революция» не состоялась. Немцам, активным на стадии подъема нацистского режима и пассивным при его крахе, пришлось ждать освобождения извне. Но и после войны многие немцы продолжали верить в существование разграничительной линии между политическим режимом и народом. Особенно это касалось представителей так называемой внутренней эмиграции, которые остались в стране и считали себя воплощением другой, лучшей Германии. Вальтер Моло, призывая Томаса Манна в письме от 8 августа 1945 года вернуться в Германию, заверил писателя, что «немецкий народ», то есть «Ваш народ, голодающий и страдающий на протяжении трети века», «в глубокой основе своей <…> не имеет ничего общего с беззаконием и преступлениями, ужасными злодеяниями и ложью»[313]. В спорах о возращении Томаса Манна на родину Франк Тиесс впервые заговорил о «внутренней эмиграции», поддержав тем самым мысль о не тронутой червоточиной сердцевине немецкой культурной традиции. Впрочем, Томас Манн не согласился с подобным разграничением. Он заявил об этом в своем эссе «Германия и немцы», написанном в феврале – марте 1945 года. С ним он выступил 20 мая 1945 года в вашингтонской Библиотеке Конгресса. Эссе содержало тезис о невозможности отделить «хорошую» Германию от «плохой», ибо они тесно взаимосвязаны. Он даже сказал: «Нет двух Германий, доброй и злой… Злая Германия – это и есть добрая, пошедшая по ложному пути, попавшая в беду, погрязшая в преступлениях и теперь стоящая перед катастрофой»[314]. В этой речи свежеиспеченный гражданин США выразил свое амбивалентное отношение к Германии, охарактеризовав «немецкое» как нечто трагическое и глубоко демоническое, что и нашло свое мифическое отображение в персонаже доктора Фаустуса.

Объединить внешнюю и внутреннюю эмиграцию не удалось; «случай Томаса Манна» стал свидетельством их раскола. Причиной послужило не только то обстоятельство, что Томас Манн отказал в моральном доверии немцам, оставшимся в нацистской Германии; целиком поддержав рузвельтовскую политику, он не верил в способность немцев обновиться собственными силами. Пожалуй, это могли сделать только восточные немцы, создавшие надежные институты, препятствующие возрождению фашизма, в то время как в ФРГ все оставалось по-старому[315].

Но вернемся к вопросу о коллективной вине и фотографиям из концлагерей. С тех пор мы не раз видели эти картины ужаса. Всякий, увидевший их впервые, будет помнить о них всю жизнь. Но в 1945 году эти фотографии смотрелись все-таки иначе, чем в последующие годы. И не только потому, что их первое обнародование оказало шокирующее воздействие. Решающую роль сыграло то обстоятельство, что в тот самый момент, когда немцы впервые смотрели на эти фотографии, весь мир смотрел на них самих. Смотрящие были сами объектом, на который смотрели другие; то, что видели немцы, они видели не просто coram publico (открыто, при всем народе), а coram globo (всемирно). Ключевая фраза Томаса Манна гласит: «Наш позор предстал теперь глазам всего мира». После долгих лет нацистского режима с его официальной секретностью и неофициальным отводом глаз от реальных событий глазам мировой общественности предстал немецкий позор. Немецкая травма – это травма стыда, а не травма вины. Чарльз Дарвин, первый создатель теории стыда, сформулировал сентенцию, которая отражает самую суть проблемы: «Мы краснеем не от самой вины, а от мысли, что другие считают нас виновными»[316].

Опасения, что немцы станут новым народом-парией, как мы знаем, не оправдались. Федеративная Германия уже вскоре обрела политический авторитет и пришла к благосостоянию. Вместо международной изоляции состоялась интеграция в сообщество западных стран, ФРГ заняла прочное место в НАТО. Томас Манн, эмигрировавший с родины, не был готов принять мысль о «втайне хорошей Германии», он разделял американскую точку зрения на коллективную вину немцев, заразившись ее осуждением извне. Этого оставшиеся в Германии немцы ему не простили, он прослыл осквернителем собственного дома и считался персоной нон грата в широких кругах общественности, в том числе среди литераторов. Приведенный фрагмент из «Доктора Фаустуса» является не вполне точным описанием исторических событий, но аккуратной фиксацией психологического воздействия на немцев разговоров о коллективной вине. Роман Томаса Манна служит литературной иллюстрацией немецкой травмы.

Карл Ясперс: «Это ваша вина!»