Наряду с эволюцией медийной среды произошли перемены с носителями исторического сознания, определившие различие между старым и новым историзмом. В XIX веке адресатом и организатором просветительства и образования являлось бюргерство (интеллигенция, Bildungsbürgertum
). Становление нации через историческое образование означало становление культурной нации. Фихте работал в 1807 году над созданием национальной исторической хрестоматии, призванной «вдохновлять немцев». Одновременно Гёте обдумывал замысел поэтической книги, которая использовалась бы наподобие Библии и сборника псалмов. Национальная идентичность формировалась в XIX веке на основе художественного и исторического канона. Но образованного бюргерства сегодня больше не существует. Его объявили своим врагом сначала нацисты, а потом революционное левачество. Одна часть образованного бюргерства оказалась скомпрометированной, другая часть попала под горячую руку разгневанной молодежи «поколения 68-го». Это означает, что новому историзму пришлось обходиться без образованных бюргеров. Их место заняло общество потребления. Историко-художественное образование превратилось из культурного ориентира (Leitkultur) в субкультуру. Оно не исчезло, но рассеялось по разным слоям общества и не представляет собой основу национальной идентичности. В рыночных условиях образованность стала вопросом личной заинтересованности, индивидуального увлечения и, следовательно, сферой обслуживания определенных целевых групп.После двух мировых войн и Холокоста возродить тесный симбиоз нации и истории уже невозможно. Но – особенно в школе – необходимо добиваться рефлексии по отношению к долгой немецкой истории, умения видеть и читать сохранившиеся и еще живые следы прошлого в настоящем. Совершить это в обход такой исторической глыбы, как Аушвиц, не получится; она должна быть интегрирована в ландшафт немецкой истории. Здесь следует внести в будущем два корректива, которые отнюдь не взаимоисключают друг друга и являются совместной задачей и для немцев, и для их соседей или политических партнеров: взгляд на немцев изнутри подлежит согласованию со взглядом на немцев извне, а взгляд извне, напротив, со взглядом изнутри.
Немцы давно перестали быть однородным социумом; в новых условиях массовой иммиграции этот социум становится все более разнородным. При новом изобретении нации в сфере истории нужно учитывать, что существует не одна
история (длинная или короткая), а множество историй. Зачастую страницы немецкой истории из-за ее европейских взаимосвязей не могут протиснуться сквозь игольное ушко нации. Ретроспективной национализацией занимались мифотворцы XVIII и XIX веков (не говоря уж о мифотворцах Третьего рейха). Немецкая история не коротка, она действительно – долгая, но при этом не единая, а разная. Если XIX и ХХ века формировали нашу национальную историю, то Средневековье, раннее Новое время и эпоха Просвещения сформировали нашу региональную и европейскую историю. У немцев есть все основания убедиться в наличии у себя множественной идентичности и, соответственно, разных уровней исторического сознания.История в памяти становится в условиях нового историзма все более фрагментированной и сложной. Перед лицом возрастающей фрагментированности самого общества это оказывается даже положительным фактором. Политики
любят делать акцент на интегрирующей функции истории. Они надеются, что активизация исторического сознания (как это было в случае с успешной выставкой, посвященной Гогенштауфенам) позволит нам «вновь обрести и упрочить нашу историческую идентичность». Историки, напротив, делают акцент на когнитивной дифференциации. По их мнению, «историческая идентичность может быть обретена только посредством формирования исторического сознания, признающего различие эпох»[579]. Между желанием единства и сознанием дифференцированности стоит такая работа над историей, которая будет стремиться к пониманию прошлого, ставшего для нас чужим. Наше отношение к истории находится в неразрешимом напряжении между идентификацией и дистанцированностью. Именно это делает отношение к истории продуктивным.