Забвению. Тексты

вдруг мимо, словно выдох,

словно вдох, усаженное иглами,

скользнёт незнаемое что-то, —

так вечером отходят все ко сну,

малознакомые,

в своём жилище каждый,

неуспокоенные, —

за осенью вослед

подходит час, в котором пух

небесный не укроет дол.

***

Обманутый молчишь.

***

Сухие листья шаркают по сухому асфальту и трутся между собою – сухие, поспешные звуки. Какое-то дерево сбрасывает плоды – золотистые как бы выцветшие лопасти, и они решительнее прочих, отданных сию минуту здесь за окном на волю ветра, стремятся к земле, вращаясь вокруг оси, закреплённой в одном из краешков.

***

Всё это, – заполнение пустот, – как в самый час, назначенный для приезда таксомотора, вдруг берутся перекладывать с места на место, и даже из-под клеёнки на столе извлекут ключи, какие-то записки, счета и бланки, а вслед за этим начинается среди всего этого и разыскание билетов. Разорённый отъездом быт.

***

Необязательность, невыносимость пустоты и собственного безмолвия.

Свет

Тревожный, нежный выморочный свет,

в лазури разведённый без следа —

пустой стакан на краешке стола,

один, свидетель безсловесный,

перенесённый в десять тысяч мест,

подальше, из истории изъятый

и обращённый в скрытого лгуна.

***

Ладонью проникать под мёртвую листву,

не находя ни стрелки первоцвета —

пустое небо, тишина в груди,

навязчивый мотив… Нет ничего

под покрывалом сна – пустое небо.

***

Придти, войти,

не шарить выключатель по стене – снаружи

без того довольно света. Ждать тихо-тихо,

спиною сев к стене и руки на коленях

сложив – избегнув окон, не задернув штор,

с собою принеся невинный запах сада,

которым шёл сюда.

Пусть.

Небеса пусты, предчувствия —

и выслушаны, – будут отвергнуты,

придти, войти, а дальше

Румянец

Как снегири на одинокой ели среди боярышника – алые шары. И словно налита в глазах вода – до краешков, – кивнёшь и потечёт. О чём и плакать – не о чем. Как просто, кажется, шагнуть вперёд, прервав ответ на свой вопрос. Прорехи в небе выпускают облака наружу – всё враньё, и небо – подклад. Как спрячут во внутренний карман кота, он забывает, какова с лица одёжа, свернувшись клубом засыпает он, тем временем снаружи

***

расшита ткань

зеркально отражёнными зверьми и словесами,

боже упаси читать их. С лица истаешь, слабость

в руках приобретёшь. Напрасно

перерождается в цветок след, или

слеза, или дыхание, когда произнесёшь

иное слово. Каждый

из них меняет цвет, как будто с переменой кожи

и сам меняешься. Не дозовёшься тайны,

которая так избирает ход

наружу, как будто не для нас, а просто так,

как будто заповедано давно,

без памяти о побудительных мотивах.

Заря какого-то несчастия прихлынет, —

и оно всегда одно – одно, одно.

Скрип и гудение

А дерева

касаются до неба прежде крыш,

и обступают, как трава,

и окунают в свет тела,

в их кронах застревают облака,

а по весне вокруг себя кружок

дыханием оттают, —

и вот,

до самой темноты гудение и

скрип, скрип и гудение.

Сны не приводят к желаемому

Сны не приводят к желаемому. С ними, как с иными злодеями наперёд ясно, что заведут, и так же, как со злодеями, – всё же идёшь. Всё решаешь – затворить ли за собою дверь? – между тем, от неё прошёл далеко, – не выйти, ежели и решишься повернуть назад.

***

Потирающие друг дружку колени в непомерной траве, – ведёт но забывает привести, – даст подержать в руках, и – дело за тобою, – но так и не откроешь, как старенький журнал с историею, – взойти на холм, не окликая сесть рядом, – но

***

Нет никакого холма. Кто бы лёг спать, когда уверится, что не с кем сговориться? – кошмаров нет иных, чем пережитых въяви, в сон не вложить чего бы сам не знал, – всё глубже, всё тесней, оскудевает воздух и не раскинуть рук, и вечные зимы, и что-то непрестанно и кропотливо ждёт попасться на глаза, – едва последыш проклятой семьи в права наследства вступит.

***

Смешок,

взгляд неузнающий,

на краю стола – непозволительное —

я имел неосторожность к вам написать,

ты же имел неосторожность – ответить

в первый раз, после которого

не отложить пера, —

в комнате – никого, забрать и уйти, —

будто не был разоблачён,

трепет, тёплый рот, женское платье —

такие лишние, напрасные —

теперь.

Вечные зимы

И вечные зимы, как жабы в молоке, оставившие ход следить часов, – равно им – что завтра, что теперь, что никогда, но им и не сходить с ума при ветреной погоде. Следы <…> самая пора, пыльца, и пение, и тайная печаль, туман, – окно глядит в невидимый предел, – взойти на воздух, – соскользнуть, – в отчаяньи, но – цел, и словно что-то – было, дотронулась

***

Не нужно розыскивать, – всё тонко, считай, за давностью не помнишь, позабыл. Затянуты узлом за словом слово туго, – кусать и пить до дна <…> и после – как не бывало. На шаг предвидеть любые признаки зари, – быть изворотливу, сражаться до конца, – пускай темно в глазах и звуки глуше, – всё к пробуждению, – оставить за собою хотя бы что-то

***

Как глупо – и верить, и мысли не допускать, по кругу мчать, верчась вокруг себя

***

Тропинка уведёт в далёкие холмы,

как рычажок уводит куклу

в театре за кулиски гор

картонных, и разбегающихся

на две стороны, чтобы раскрыть, —