Забыть и выжить

— Прокурора нэмае, — как глухому, почти по складам, объяснил дежурный.

— Да почему «нэмае»? Он где?

— Засидають! Ось там, — лейтенант махнул рукой в неясном направлении и добавил что-то насчет «мисцней влады». — Шоб мэни вик билу свиту нэ бачити!

— У городского начальства, что ли? — И Плетнев шумно выдохнул, когда лейтенант согласно кивнул. — Энергокризис, поди, обсуждают?

— Ага, — простенько отозвался дежурный.

— А заместитель его где?

— Тиж нэмае.

— А когда будет?

Вместо ответа лейтенант пожал плечами.

— Ладно, кто-нибудь из следователей есть?

— Туточки.

— Где? Я пройду к нему.

— Нэ можу. Вин занятый.

— Чем? — уже совсем безнадежным тоном спросил Плетнев, подумывая не продолжать пустой разговор, а просто взять и отодвинуть этого лейтенантика в сторону, как пешку на шахматной доске.

С трудом лейтенант сформулировал мысль о том, что следователь по особо важным делам Липняковский с раннего утра, на протяжении более трех часов, без перерыва, только тем и занят, что допрашивает поочередно свидетелей чудовищного в местных масштабах энергокризиса, справедливо полагая, что они должны в конечном счете из свидетелей превратиться в подозреваемых, а там, глядишь, и в обвиняемых. Очевидно, лейтенант был отчасти сведущ в юриспруденции, поскольку смысл длинной фразы, несмотря на свою невероятную речь — чудовищную смесь русского с украинским, называемую здесь суржиком, — все-таки донес.

Антон уже жалел, что не остался возле прокуратуры, куда его на рассвете привезла Мила, а, узнав от другого дежурного, сменившегося теперь с поста и чисто говорившего по-русски, что в здании никого нет и народ появится не раньше девяти, ушел. Ждать на ступеньках больше двух часов Плетнев не мог. Пока суд да дело, он решил позавтракать, и дежурный — старший лейтенант — посоветовал ему спуститься к порту, там, в здании морвокзала, работают пункты питания. Вот и сходил. А теперь — ищи-свищи местное руководство! Ну, конечно, весь город в темноте, куда дальше-то! Теперь заседают… И, вероятно, будут заседать долго, как все делается в провинции. Им торопиться некуда. Здесь другая жизнь…

Ночь, проведенная фактически без сна, да еще с приличной эмоциональной нагрузкой в самом ее конце, утомила, хотелось прилечь, отдохнуть, может быть, даже вздремнуть ненадолго. Но где это сделать? На железнодорожном вокзале, в зале ожидания, на лавке? Или в порту, в таком же помещении, которое уже видел, и оно не вызвало желания расположиться там для отдыха?

Мелькнула шальная мысль: не попытаться ли отыскать Зою? А что, уж у нее-то наверняка найдется уголок для усталого человека. Или неудобно? Да, не очень здорово…

А к этому Липняковскому, у которого башка забита подозреваемыми, идти сейчас, похоже, никакого смысла нет. Что он скажет? Что он вообще знает? Тут прокурор нужен. Или его зам. Которые город знают, его население. Чтоб могли дать указание проверить, не появлялся ли здесь человек, изображенный на цветной фотографии. Ее дала Ирина, когда Антон уезжал на поиски Турецкого. Сказала, что это фото — из самых последних, и на нем Шурик больше, чем на всех остальных, похож на себя. Действительно, хорошая фотография. И Турецкий здесь не в генеральском своем мундире, а в нормальной гражданской одежде. То есть такой, каким его и придется искать…

А в принципе и сам поиск, и вообще вся эта поездка очень были не по душе Антону. Так выходило, что вроде это именно он как бы во всем и виноват. Ирина, значит, ухаживает за Васькой, заботится о нем, кормит, учит, спать укладывает, часто сама остается возле него, отчего Антону, по правде говоря, совсем муторно на душе. Конечно, чужая жена, это ясно. Но это ведь не его, а именно ее инициатива! И, конечно, не мать она Ваське, а посторонний человек. И Турецкий злится, когда не застает свою жену дома и знает, что она у Антона.

А как поступал бы сам Плетнев, если бы его Инка, к примеру, ночевала у того же Турецкого, ухаживая за его дочкой? Когда про него все знают, что он ни одной красивой юбки мимо себя не пропускает! А что Антон, он разве тоже не мужик? И разве не чувствует, как колотится и ухает, проваливаясь куда-то в пятки, его сердце, когда он видит рядом Ирину? Протяни, кажется, руку, и она — твоя! Но он же держит себя в руках! Не дает воли чувствам… Хотя это очень трудно, почти невозможно, это ж кому рассказать, какие муки терпеть приходится!..

Ну да, потому и с Зойкой так по-дикому получилось. Как с резьбы сорвался. Ну сил ведь больше нет! Не к проституткам же бегать… Хотя, было дело, подумывал. Но удержался.

И Катька эта еще, подружка Ирины Генриховны, что в госпитале за Турецким ухаживала. То нормальные были с ней отношения, даже доверительные, а то, словно цепная собака, накинулась. Это, если ей верить, оказывается, Антон разбивает семью Турецких! Придумать же такое! Совесть, мол, надо иметь… Совесть, мать ее… Нашли бессовестного…