Потом уже тетушка Рози говорила о заранее обдуманном намерении и даже о заговоре. Якобы я закружила голову Бэбс своим интересом к Кармине, разговорами о нем, чтением статей, которые были ему посвящены. Но мне хотелось лишь переменить обстановку. Трудно заранее предполагать, принесет ли это что-либо новое. Может, возникнут другие интересы. Или же появятся трещинки в том, что казалось незыблемым. То, что Бэбс уже заметно изменилась, было вне всяких сомнений. От тех, кто ее хорошо знал, не ускользнули и эти пока еще скромные перемены. За столом она вдруг начинала свистеть или неожиданно откровенничала, заявляя, что в отпуск собирается уехать за границу. Однажды она известила всех, что больше не будет носить шляп, и это решение ужаснуло тетушку Рози.
— Но почему, боже ты мой? Чего ради ходить с непокрытой головой?
Бэбс нашла ответ, который несколько уменьшил революционное значение этого решения. Она привела в пример английскую принцессу Маргарет, которая ходит за покупками просто в платочке. Тетушка Рози перевела дух. О, Маргарет, это довод серьезный. С того дня, как английский король отказался от трона, чтоб жениться па американке миссис Симпсон, тетушка Рози почувствовала симпатию к Букингемскому дворцу. Она говорила об этом так, как старые военные рассказывают о былых победах. Но когда Бэбс добавила, что отдаст Этель шляпки, которые не хочет носить, тетушка Рози снова насторожилась. Этель? Почему ей? Не лучше ли отправить их в Корею, чтобы ее брат пастор подарил их молодым девушкам из миссии? Я при этом сказала, что раз Америка шлет тюки со старыми пожитками в Южную Италию, почему не послать несколько шляп и в Корею? Тетушка Рози одобрила мое вмешательство.
— Видишь, Бэбс, Жанна тоже так думает. Такая благотворительность более уместна. Это куда лучше.
Но Бэбс дерзко возразила, что ее отец находится в Корее, чтобы обращать в истинную веру, а не дарить шляпки. Она добавила, что желтая раса признает одну прическу — косы, а шляпы на них не наденешь. Спор на этом прервался. Но знаки щедрости в адрес Этель и манера брататься с черной служанкой вместо того, чтобы сделать что-то полезное для кореянок, которых опекал пастор (это было бы гораздо благородней), показались тетушке Рози сугубо подозрительными. Она уже опасалась еще каких-нибудь сомнительных поступков.
Что касается журнала «Ярмарка», то в редакции все оставалось по-прежнему. Флер Ли, как и раньше, проявляла свое высокое профессиональное умение в том, чтоб о мелочах рассуждать чересчур пышно. По ее указаниям сотрудницы продолжали бесконечно рекламировать богатых людей. Чудесное занятие! Мы существовали для того, чтобы знать все мании миллиардеров, их привычки, вкусы лучше, чем они сами себя знали. Но никто из нас, даже самые одаренные, не прилагали к этому такого усердия, которое вносила в подобный культ Флер Ли. Это она волокла за собой всю роскошь мира. Иногда я и Бэбс посмеивались над этим — конечно, не слишком громко.
Иной день выдавался тихим, и Флер Ли не заходила в редакционный зал. Это был добрый знак: стало быть, реклама давала доход и распространение журнала шло успешно. Но бывало иначе, поднималась суета, сотрудники бегали по коридорам, к кабинету Флер Ли, а это предвещало тревогу, становилось ясно, что дела не в порядке и нам придется придумывать что-то новое и сидеть в редакции до восьми часов вечера.
Необходимо было найти какую-либо новую идею, которая вернет «Ярмарке» потерянную живучесть. Флер Ли заходила к нам в комнаты, все на ней лихорадочно двигалось, начиная с цепочки на шее, браслетов, колеблющихся бусинок ожерелья. Трепетал, взволнованно звенел ее голос, шелестела шелковая юбка. Она выжидала, пока несколько важных персон из дирекции высунут в полуоткрытую дверь свои мрачные лица и, видимо, желая нас подбодрить, крикнут всегда одну и ту же фразу, похожую на те, которые обычно произносит добрый дедушка, зашедший к внучкам с тортом:
— Умницы, девочки, умницы!..