Забытая слава

Знатные персоны, видя этот беспардонный табор на берегу Невы, обижались, однако жалобы их оставались без последствии: корпусное начальство не могло справиться со своевольной толпою.

Господа и слуги ели из одной миски либо казенный обед, либо сваренный хлопцем. Директор требовал, чтобы кадеты не якшались с прислугой, не играли в лапту, в щелчки, в карты, разговаривали бы в спальнях на иностранных языках. Но молодежь не внимала наставлениям. Мальчику-кадету, привезенному из отцовской вотчины в холодный Петербург, присланный с ним дядька был милее немецкого командира роты — он всегда напоминал о доме, покинутом ради хитрой науки и солдатской муштры.

…Впрочем, все это было теперь позади. Корпус окончен, аттестаты получены. Но почему Олсуфьев полагает, что учились только из боязни наказания? Это неправда.

Сумароков постучал по столу, чтобы привлечь внимание собеседников.

— Слушай, Адам, — сказал он, — дело-то вовсе не в страхе. Матросская служба почетна. Блаженной памяти царь Петр сыновей первых дворянских фамилий посылал за море и сам пример им показывал. Ныне же дворянину без наук не обойтись, и понять это всем надобно.

— И то верно, — поддержал его Криницын. — Возьми хоть Иникова…

Иников был кадет, недавно бежавший из корпуса. Он учиться не желал и разгуливал в черном крашеном кафтане — одежде наказанных кадет. Иников скучал по привольной жизни недоросля в родительском доме и скрылся из Петербурга, подговорив с собой двух приятелей. Для верности они связали себя клятвою, подписав ее кровью: «Даем бога порукою, что нам сбежать из кадетского корпуса в Архангельский город и быть нам там, и когда мы этого не сделаем, то будем прокляты от бога».

Беглецов поймали. Иников сказал за собою «слово и дело», — это значило, что он хочет раскрыть государственную измену, объявить о содеянном кем-то оскорблении величества. На допросе в Тайной канцелярии розыскных дел оказалось, что Иников «слово и дело» кричал с испугу, ложно. Его приговорили три раза прогнать сквозь строй шпицрутенов — бить палками, ведя между двумя шеренгами кадет. Но директор корпуса не согласился, чтобы кадеты участвовали в наказании. Тогда Иникова увезли в гарнизонный Ингерманландский полк, чтобы там исполнить приговор и оставить, если выживет, солдатом. Об этом побеге много толковали в корпусе.

— Иников жалок и глуп, — сказал Сумароков. — Он имени дворянина недостоин. Дворянин больше всех учиться должен.

Иван Мелиссино перестал жевать и прислушался к разговору.

— Почему же дворянам учиться столь необходимо? — с вызовом спросил он. — Или они иным сословиям в образованности уступают?

Мелиссино был из семьи венецианского лекаря. Отец его прибыл в Россию по приглашению Петра I и дворянство получил жалованное, по чину, что водилось при этом царе. Сумароков же, как и большинство кадет, принадлежал к потомственному русскому дворянству. Свое отличие от них Мелиссино иногда ощущал.

— Зачем спорить? — примирительно сказал осторожный старший Собакин. — Давайте лучше тронем еще по одной.

Он потянулся к фляге.

— Нет, погоди, Михаил, — отвел его руку Сумароков. Повернув свое нервное, подвижное лицо к Мелиссино, он торопливо заговорил: — Дворяне суть первое сословие в государстве, его голова. Они управляют Россией, стало быть, должны уметь это делать и быть к тому готовыми. Для той цели мы и в корпусе учились.

— А недворяне что ж? — спросил Мелиссино. — Купцы, подьячие, лекари? Им без наук можно? Они почтения у тебя не заслужили?

— Все члены рода человеческого почтения достойны, — горячо отвечал Сумароков. — Презренны только люди, не приносящие обществу пользы. Крестьяне пашут, купцы торгуют, ученые взращают науки, духовные проповедуют добродетель, воины защищают отечество. И сколько почтенны нужные государству члены, столько презренны тунеядцы. В числе их считаю я и дворян, которые возносятся своим маловажным титлом и помышляют лишь о собственном изобилии. Все науки, все художества и рукоделия обществу потребны.

— В том я с тобой согласен, — сказал Мелиссино, и старший Собакин с удовольствием закивал головой, уверенно хватая флягу. — Только, думаю, в мыслях у тебя очень гладко выходит, а мы что-то мало видим, как ремесло и художество поощряются. Правда, при дворе конюхи в почете, потому что герцог Бирон коней и верховую езду любит, но ведь это художество неважное. А просвещенные люди в упадке.

— Да не все и конюхи в почете, только немецкие, — подхватил Сумароков. — Немцу теперь все ходы открыли в России. До чего дошло — русские фамилии на немецкий лад пишут и выговаривают: так директор корпуса генерал-майор фон Тетау приказать изволил. В нашей первой роте фельдфебель нынче не просто Алексеев, а господин Матвей фон Алексеев, сержанты — Фома фон Скобельцын да Иван фон Ремезов. А я фон Сумароковым не хочу быть. Я Сумароков! Поверьте, это не так мало!