Забытая жизнь (СИ)

— Ну ты и не священник, чтоб я тебя исповедовалась, — я стукнула его по груди.

— Я все эти годы делал грязную работу, не показывал эмоций. Но ты… ты другая.

— Это плохо?

— Плохо для меня. Я не хотел думать о тебе, хотел быть сосредоточенным, а потом увидел тебя. Когда тебя ранили. Как ты боролась за свою жизнь.

— Да, я не спорю. Но знаешь, люди становятся такими, когда приходится многое повидать. Опыт делает нас лжецами. Мы врем о том, кто мы и что сделали…

— Есть кое-что обо мне… что тебе не понравится, если ты узнаешь.

— Думаешь, у меня нет скелетов?

— Я совершил поступки ужаснее, чем ты можешь вообразить! Стоит мне закрыть глаза… я слышу криков больше, чем кто-либо сумеет перечесть! А знаешь, как справляться с этой болью? Нужно сжать ее крепко-крепко, пока она не станет обжигающей, и сказать… Никому больше не придется так жить! Никому не придется чувствовать такую боль! Никому, пока я жив!

Бороться с этим человеком было смешно и бесполезно. Этот урок я уже имела возможность выучить.

Осознание своей полной беспомощности вызвало у меня какое-то странное, будоражащее чувство.

Я знала, каких усилий стоила ему эта мольба и попытка придать всей ситуации саркастический оттенок.

С трудом преодолев ком в горле, я спросила:

— Ты нервничаешь?

— Да…

— Я нервирую тебя?

— Да…

— Хорошо, потому что в этом вся идея.

— Какая?

— Ты до усрачки пугаешь людей, и тогда они не видят, насколько напуган ты сам.

— В аду есть специальное место для тебя, Анри. Оно называется троном.

Северус подошел ближе ко мне, меня стало немножко трясти. Я была напряжена и немного вздрогнула. Я ощутила его ладони на своих плечах. Меня обняли большие, сильные руки, а его грудь коснулась теплом моего тела. От неожиданности я задохнулась и тотчас же попыталась вырваться. Его руки напряглись, и в следующее мгновение мои локти оказались намертво прижатыми к бокам. Я не могла ни наклониться, ни повернуться, ни пошевелиться. Я быстро и отрывисто дышала, и вздымавшаяся грудь то и дело касалась его груди. Он не причинял мне боли, однако высвободиться из его объятий было невозможно.

— И зачем же ты пробралась сюда? Надеюсь, не для очередного скандала со мной.

— Именно, — отрезала я.

— В таком случае, печально, — ответил он. — Я не намерен слушать твой очередной бред.

Я задумалась о том, что такое правда. Может быть, мы придаём ей слишком большое значение, и сказать правду — это акт высшего эгоизма, когда мы освобождаем душу.

Я подумала, что теперь вполне может сказать Северусу о ребенке. Мне вдруг показалось, что это важно. Что я должна это сказать, может, это его убедит.

— Я не могу читать твои мысли. Скажи, о чём ты думаешь?

Сердце бешено колотилось и мои глаза затуманились слезами.

— Теперь я боюсь. Я не тебя боюсь… Я боюсь потерять тебя!

Северус вздрогнул.

— Боже, — проговорил он хриплым от возбуждения голосом.

Любовь — коварная негодяйка. Она иногда дарит нам лучшие минуты в жизни, но временами заставляет страдать так, что лучше бы ее не было вообще. Любовь может спасти человеку жизнь, а может погубить его. Ради любви человек способен не только на подвиг, но и на жесточайшее преступление. Короче говоря, сука она, эта любовь. Может быть, было бы лучше, если любви вообще бы не было на свете? Она есть, и с этим нельзя не считаться. В какой момент она появится, кого затянет в свои сладкие, но остро ранящие сети — неизвестно. Известно только одно: любовь всегда выигрывает. Во всех раундах. А люди проигрывают. Фраза «Любовь все победит» — не совсем верна. Надо говорить: «Любовь всех победит»…

Легкая улыбка изогнула мои губы — мы сделали это, не выпустив друг друга из объятий! Я не знала, почему мне казалось это таким важным, но было так, будто каким-то образом это доказывало, что ничто никогда не сможет разлучить нас, и через удар сердца я уже задыхалась от возбуждения.

Его губы скользнули по моей макушке, словно принося извинение.

Я устала бороться с этой необузданной силой притяжения, которая существовала между нами. Усталость переполняла ее, переливаясь через край, и требовала свободы.

— И какой же ответ ты хочешь от меня услышать? — спросил Северус с легкой печалью.

— Что ты останешься в живых. — Я смотрела прямо перед собой, в черный омут глаз Северуса.

— Может быть, ты меня сначала поцелуешь? — спросил он, немного помолчав.

Северус нагнулся, чтобы коснуться моих губ, и те стали податливо мягкими. Он с таким упоением принялся целовать меня, словно боялся, что у него не хватит времени. Северус притронулся губами к уголку моего рта, скользнул вниз, к ямочке на подбородке, оставляя дорожку поцелуев, потом губами стал пробираться к уху.

Его нежные ласковые поцелуи становились все более страстными; его влажный язык проник в бархатную глубину моего рта, чтобы найти мой язык.