Забытое королевство

Таков был этот простой, но невероятно важный для наси и торжественный обряд. Проводить его имел право лишь старший мужчина в семье — отец либо, в случае его смерти, сын. Разные кланы наси исполняли его в разное время. Ухань принадлежал к знаменитому клану Ггух — а еще в его деревне жили представители кла— на Гдза.

В ходе этого священного обряда глава семьи приносил жертву небесам, символом которых служила мистическая гора Сомеро, центр Вселенной, где обитают Бог и его воинство — меньшие божества. Треугольный лемех символизировал видимую ипостась горы Сомеро. Глава семьи смиренно возносил благодарность щедрым небесам за обильный урожай зерна и других плодов, за неизменное благоденствие и здоровье семьи и за мир в доме, царивший в прошедшем году, а также обращался к ним с просьбой и в наступающем году не обделять семью своими милостями.

Такой же обряд практиковали черные ицзу и другая ветвь народа наси, известная под названием цян. Обряд этот уходит корнями в глубочайшую древность и предшествует всем известным нынче религиям. Похожее жертвоприношение с той же целью описывается в Библии — на заре человечества Каин и Авель приносят в жертву плоды своего труда, и Ной, пристав к земле со своим ковчегом, благодарит Бога подобным образом. Праздник урожая существовал у всех народов на всем протяжении их истории. Его отмечал император Китая, смиреннейшим образом склоняясь перед алтарем в великолепном Храме Неба в Пекине; по сей день, хотя в несколько измененной форме, но с тем же смыслом, соблюдает этот обряд и православная церковь, когда во время вечерней службы священник благословляет хлеб, масло и вино, благодаря Бога за его щедрость, любовь и великую милость, и просит об оказании милостей и в будущем. Обряд этот представляет собой важнейший момент прекрасной литургии св. Иоанна Златоуста: «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи».

За обрядом муан-пеу всегда следовал обед, для которого стол накрывали освященной пищей, но приглашались на него только близкие родственники и члены клана. Когда гости ушли и мы остались одни, я поделился с Уханем своими заботами.

— Ухань, — сказал я, — мы с тобой давние друзья и успели за это время тесно сблизиться, так что скажи мне начистоту: что происходит в Лицзяне, чем, по-твоему, все это кончится и что мне делать? Я обеспокоен и не нахожу себе места.

Он долго смотрел в потолок, затем склонился ко мне и начал говорить приглушенным голосом, хотя в комнате с нами не было никого, кроме его престарелой матери и жены, не понимавших ни по-китайски, ни по-английски. Он объяснил мне, что таинственные реформаторы в Цзяньчжуане, Эръюане и Паошане — это не что иное, как коммунистический авангард, высланный для того, чтобы внедриться в города и подготовить почву для «освобождения» этой части Юньнани до прибытия регулярных частей Красной армии, двигавшихся из Сычуани и Гуйчжоу. Они успели проникнуть и в Лицзян, который их стараниями теперь тоже готов к перевороту, — оставалось лишь дождаться прибытия неких авторитетных лиц, которые должны тайно приехать из Куньмина. По его словам, Лицзян мог открыто «переметнуться» через неделю-две, а возможно, и через несколько дней. Сам он почти ничего не знал ни о коммунизме, ни о коммунистических идеях и приемах, однако подозревал, что город ожидают крупные неприятности. С его точки зрения, разумнее всего мне было бы поехать в Куньмин и оставаться покамест там, наблюдая за ходом событий. Расстались мы с грустью, предчувствуя, вероятно, что в этот мирный и радостный деревенский дом мне вернуться не суждено.

Домой я приехал в мрачнейшем настроении. Ли— цзян менялся с каждым днем — над городом нависла дурная, тяжелая, заряженная атмосфера, и я опасался, что в конечном итоге она разрядится фантасмагорией явлений настолько же нежеланных, насколько и неизбежных.