Забытое слово

Будущий муж мой спер у своей родной бабушки икону святого Николая Чудотворца, над которой она тряслась всю жизнь; а у меня отнял золотые серьги – единственную ценную вещь, которая осталась у меня после ухода из дому. Мне было все равно, а бабуся от расстройства потеряла способность самостоятельно передвигаться: лежала неподвижно и мочилась под себя. Глеб выразил Борису свой протест, за что был жестоко избит. После этого Борис скрылся в неизвестном направлении.

На другой день Глеб не пошел на работу, а достал из шифоньера давно припрятанную бутылку водки:

– Ну, что… вмажем по маленькой?

– Можно, – ответила я. – И даже нужно.

Мы с комфортом уселись в большой комнате, включили магнитофон на полную мощность и начали пить. Периодически из комнаты, где неподвижно лежала бабуся, доходили стоны. Мы с Глебом по очереди бегали к ней: он давал ей пить, а я подставляла утку.

Когда поллитровка подходила к концу, раздался очередной вопль из дальней комнаты. Мы пошли на зов оба.

Когда мы приблизились к постели изможденной старухи, она жалобно посмотрела на меня и что-то прошептала. Я из-за музыки не расслышала и наклонилась ближе:

– Что?

– Умираю… – прошелестели ее губы, – пить…

– Глеб, она опять пить хочет. Сходи за водой.

Глеб вышел на кухню и быстро вернулся:

– На, попои ее, – протянул он мне чашку.

Я приложила ее к губам старушки, она сделала глоток и закрыла глаза.

– Больше не хотите? – поинтересовалась я.

Она молчала.

– Бабушка, хочешь еще? – переспросил Глеб.

Старушка упрямо молчала.

Потом Глеб спрашивал еще и еще, хватал ее за руки, тряс, пытался приподнять ей веки, делал искусственное дыхание, и только тогда, когда изо рта ее потекла тоненькая струйка крови, он прекратил попытки ее оживить. Тогда он просто встал пред ней на колени и пронзительным тонким голосом закричал: «Бабушка!»

Я во время этой сцены отошла от кровати и прислонилась к стене. До этого я никогда не видела смерть так близко. Я, пожалуй, даже не верила, что старушка и в самом деле умерла.

Когда Глеб проревелся и пришел в себя, то принял решение:

– Надо ехать к родителям в деревню. Сказать про это.

И мы пошли на вокзал. По дороге я начала плакать, размазывая тушь под глазами. Не потому, что мне было жалко старушку, а просто оттого, что жизнь не только у меня, но и вообще – такая нелепая.

Глеб ушел за билетами, оставив меня на перроне. Я прислонилась к бетонному столбу. Какая-то представительная женщина прошла мимо меня и громко сказала: «Надо же! Такая молодая и до чего докатилась!» «Дура», – подумала я.

Деревня оказалась у черта на куличках. Долго шли огромным полем, пробираясь сквозь сугробы, а потом – лесом, через валежник.

Наше известие родителей не поразило. Дочь умершей слегка всплакнула и сказала, что прямо сейчас поехать в город не сможет: надо еще закончить кой-какие дела. Поэтому поехать немедленно в город, чтобы «причередить», как она выразилась, покойницу, должны мы с Глебом.

Мы поехали обратно.

Придя в квартиру, занавесили зеркала, уложили покойную прямо, подвязав подбородок, и положили монеты на ее глаза.

Включили везде свет и забились в дальний угол дивана в большой комнате. Глеб обнял меня:

– Не понимаю, что ты тут делаешь. Ты же нормальная, зачем тебе это?

– Что?

– Зачем ты связалась с моим братом? Почему не уйдешь от него?

– Я боюсь, – подумав, ответила я. – Не столько за себя боюсь, сколько за семью. Меня хоть и выгнали, зла я им не хочу. Сестру люблю. Знаешь, была у меня мысль в суд на родителей подать. Пусть не присудят мне метры в квартире, где я прописана, так хоть нервы матери помотаю. В газетах читала о таких случаях. Так вот: подам я на них в суд, будем выяснять, кто прав, кто виноват, а страдать сестра будет. А ее я люблю. И она меня любит, несмотря ни на что.

– При чем тут семья? Я спрашиваю: почему ты не уйдешь от Бориса?

– Допустим: уйду я к родителям, если пустят. Он же туда прикатит, скандалить будет. Не хочу я им неприятностей. Пусть у них все будет хорошо. И у сестры… все будет хорошо.

Немножко помолчали. Глеб сжал кулаки и сказал:

– Я сам убью его.

– Кого?

– Бориса.

– Он же твой брат.

– Он изверг. Это из-за него умерла бабушка. Она же здоровая была. А как только он икону у нее украл, так она и слегла сразу. Смерть ее на его совести.

– Нет у него совести.

– До вашей свадьбы неделя осталась. Как ты с ним жить будешь?

– Не знаю.

На следующее утро появились родители и Борис. Он молча вошел в комнату и сел в кресло, уставившись на меня и брата. Я встала и вышла на кухню, где его родители начали готовить завтрак. Из комнаты стали раздаваться крики: сначала тихие, приглушенные, а потом – громче. Послышались удары и плач. Родители убежали на звук.

Я сидела и смотрела в окно. Вдалеке прошла женщина с большой сумкой; вслед за ней – мужчина с приподнятым воротником. По истоптанной дорожке пробежали два маленьких мальчика, пытаясь из последнего грязного снега слепить снежки. «Люди-то живут, – вдруг подумала я. – Неужели так же?»