Забытое слово

Дело было поставлено на поток: заходишь, лезешь на кресло, люди в белых халатах укалывают, убивают, расчленяя, ребенка и везут несостоявшуюся мамашу в палату. Дверь в операционной не закрывалась.

Мастерство врачей я созерцала, стоя в коридоре, не имея сил, несмотря на приказание медсестры, уйти в палату. Мимо меня на каталке провезли молодую женщину с согнутыми в коленях, окровавленными ногами. Наверное, не нашлось лишней простыни, чтобы укрыть ее.

Мне стало плохо: перед глазами заплясали синяя плитка на стенах операционной и яркий, нестерпимый свет.

Не помню, как я очутилась в кресле. Самоуверенная, сильная женщина-врач сказала другой, поменьше ростом и послабее силой: «Беременность две недели». «Это они про меня?..» – подумала я. Та, что поменьше, кивнула и завязала жгутом мою правую руку. Значит, про меня… Тут в моих мозгах немножко прояснилось, и снизошло озарение: я не могу быть беременной две недели, а значит, и беременности никакой нет! Мне захотелось сказать им об этом, но от ужаса пропал голос. Игла уже вошла в вену, обжигая ее, а я не могла выговорить и слова. Тогда я изо всех сил дернулась, и шприц вылетел из рук врачихи. Она матерно выругалась, моментально достав откуда-то новый наполненный шприц, и, с остервенением вогнав его в прежнее место, резко влила всю дозу наркоза.

Я провалилась в какую-то жижу: зловонную, черную, с цветными вкраплениями. Меня мутило, я задыхалась, пытаясь выбраться из нее. Раздавались какие-то неясные голоса, крики, шепот. Вот он, вот он, этот огромный сгусток зеленой слизи, стремящейся поглотить меня! Мама! Люди! Кто-нибудь… Господи! Темнота и грязь засасывали меня, обнимая так крепко, что терялась возможность дышать… Это ад.

Спустя какое-то время очнулась с твердой уверенностью, что умерла и нахожусь на том свете. Оглядываясь и видя палату, я предположила, что и на том свете есть больницы. Тут пришла расплывчатая врачиха и заговорила о том, что зря меня сюда принесло. Что со мной что-то не в порядке, возможно, – истощение организма, но это не по их части. И что если ничего не изменится, то недели через две надо бы лечь в другую больницу на обследование.

Не понимая, о чем она говорит, я попыталась встать с кровати. Оказалось, мне мешает грелка со льдом, положенная на живот. Я потрогала грелку рукой и ощутила холод. Только после этого до меня дошло, что я живая.

Как я пришла домой – не помню. Помню только, что меня машины на дорогах объезжали. Пришла. Легла. Началась ломка. Руки и ноги выкручивало, выворачивало наизнанку. Казалось, наступил конец света. Меня трясло, рвало, я не могла согреться. Куда бы ни обращала взгляд, всюду мерещилась синяя и яркая до боли кафельная плитка. Слышался какой-то противный шепот из всех углов комнаты.

Мне захотелось срочно с кем-нибудь поговорить, чтоб почувствовать, что я живая, но никого рядом не было.

И тут меня охватил жуткий страх такой силы, что трудно стало дышать.

«Господи! За что, ЗА ЧТО со мной все это! У других есть семья, прекрасная обеспеченная жизнь, любовь, гармония, счастье… Почему я живу в этом ужасе, испытываю такие унижения, такую боль? Что со мной не так? Я ведь поздно, но уверовала в Господа, я молилась, когда мне было тяжело, я и сейчас вспоминаю Его, чего многие не делают, так почему же мне так плохо? Нет… Нет, не может быть, чтоб я была им оставлена… Он всех любит…»

Мысли мои принимали неожиданный оборот: «Значит, – подумала я, – это не Он меня оставил, а я Его». И тут воспоминание озарило меня: церковь, ограда, и я, плюющаяся и злая. Я отказалась от Бога, а не Он от меня! Он, по милосердию своему, помогал мне и после ЭТОГО, а я не раскаялась! Боже!

Трясясь всем телом, я встала с кровати и подбежала к коробке, где лежал всякий хлам, не вынутый с переезда. Судорожно раскидывая тетради, ленточки, карандаши и прочее, я добралась до сломанной шкатулки, где хранилась вышедшая из моды дешевая бижутерия; выхватила из нее алюминиевый крестик и поцеловала его. Потом без перерыва забормотала вслух «Отче наш», опустившись на колени.

Страх понемногу отступил, а мысли стали приобретать ясность.

«Да, это я отреклась от Бога, а не он от меня. Я осудила всех, возненавидела мать, оставила сестру… Я думала только о себе… Я мстила всем за то, что они меня сделали такой! Но как я могу осуждать их, а тем более роптать на Бога, если сегодня чуть было не совершила самое ужасное, что может сделать человек! Я хотела убить невинного ребенка! Но Бог оградил меня саму от себя… Боже, Боже…»

Кто-то будто толкнул меня в спину, и, уронив голову на колени, я закричала во весь голос:

– Прости, прости, прости меня, пожалуйста!

Комната постепенно стала приобретать свойственные ей очертания: мне уже не казалось, что в окна бьет яркий синий свет, а в углах кто-то шевелится и шепчет.

В этот момент послышалось звяканье отпираемого ключами замка. В комнату вошла Варя. Увидев меня, она окопалась у порога:

– Надь, ты что?

Я заплакала.

– Надя, да что с тобой? Все благополучно? У тебя что-нибудь болит? – Варя подошла и попыталась поднять меня.