Забытое слово

– Давайте поделим стул, – предложила я. – Мы оба не толстые. Ну, не очень, – добавила я, взглянув на его фигуру медведя. – Уместимся.

Он кивнул и смущенно присел на краешек.

Заиграла медленная музыка. Красавчик Мишаня облапал Варю и пригласил на танец. Артем – говорливый – стал протягивать ко мне руки и с умильной харей причмокнул губами:

– Потанцуем?

Мне стало противно.

– Нет. Я с Захаром танцую.

Захар встал и, поклонившись, подал руку.

Впервые за долгое время я вспомнила детство. Мы танцевали так, как я танцевала ребенком в пионерских лагерях. Руки девочки на плечах мальчика, руки мальчика на талии девочки. Руки вытянуты, глаза опущены, ноги топчутся в торжественном молчании. Танец так и назывался – пионерский».

«Да он ребенок!» – подумалось мне. И тут же захотелось выкинуть что-то такое, чтобы он засмущался до кончиков волос.

«Я сяду к нему на колени», – подумала я.

Танец кончился, мы подошли к столику.

– Мне неудобно. Можно, я сяду к вам на колени? – тихо предложила я.

Захар покраснел и согласился.

Весь вечер я просидела у него на коленях, а он нежно, боясь прикосновения, придерживал меня за талию.

Танцы закончились около двух ночи, и мы пошли «продолжать банкет» на дом к красавчику. Там еще выпили и разбрелись по его трехкомнатной квартире. Варя уединилась с Мишаней. Артем, когда я его грубо оборвала на десятом анекдоте, с горя напился и ушел спать, а мы с Захаром остались сидеть на кухне. Водка уже не лезла в горло.

– Может, потанцуем? – предложила я и включила магнитофон. Из динамика полилась приятная мелодия:

Ты забудешь вопрос, но я помню ответ,
Друг без друга мы не умрем.
Светом утренних звезд наш последний рассвет
Позовет нас, и мы начнем…

Танцы вдвоем, странные танцы.

День переждем, не будем прощаться.
А ночью начнем странные танцы…[4]

Захар встал, привлек меня к себе и повел в танце. Удивительно! Он танцевал как профессионал!

– Ты что, учился этому? – спросила я.

– Да. У меня музыкальное образование. И хореографию нам тоже преподавали.

Мне захотелось показать, что и я не чужда прекрасному:

– А я в художественной школе училась.

– Что ж. Нарисуешь мне потом что-нибудь, – отозвался он и вдруг прижал меня к себе и поцеловал. Это был самый прекрасный поцелуй из всех, что я знала!

Никто не поверит, но той ночью мы танцевали и целовались, целовались и танцевали… до утра.

И ничего больше.

А утром, часов в шесть, из ванны донеслось Варино пение:

Ты отказала мне три раза,
«Не хочу», – сказала ты.
Вот такая ты зараза,
Королева красоты…[5]

Вероятно, она выучила наизусть только припев, так как все куплеты заменяла горловым бульканьем воды.

– Домой пойдем? – показалась ее физиономия в проеме. – Я Мишане не дала, он ужрался вусмерть и заявил, что провожать не пойдет. Кроме того, он женат.

– Я провожу, – кивнул Захар на мой немой вопрос.

Мы втроем выпили по чашке чаю, немного прибрались и пошли обуваться.

– А Артем что делает? – просто так поинтересовалась я.

Варя и Захар пожали плечами, я махнула рукой, и мы вышли.

Когда мы добрались до нашей хибары, Захар оглянулся вокруг.

– Вы тут живете?..

– Да. Снимаем комнату.

– А можно…

– В гости сейчас нельзя! Я спать жутко хочу! – закричала Варя из темноты подъезда.

– Я сейчас и не набивался… – замялся Захар. – Я тоже спать хочу. Можно, я потом как-нибудь в гости зайду? Скажем, завтра?

– Можно.

– На чай.

– Можно. Только у нас к чаю ничего нет. И заварки тоже нет.

Из подъезда вышла Варя с кастрюлей:

– И воды тоже нет. Я на колонку.

Все засмеялись.

– Ну, так я приду, – кивнул Захар и пожал мне руку на прощанье.

На следующий день он действительно пришел: с конфетами, печеньем, заваркой и трехлитровой банкой воды. И в последующие дни он приходил с тем же «набором», только без банки, так как воду дали. Через неделю «хождений» я сжалилась и оставила его ночевать.

Вероятно, сравнивать Захару особо было не с чем, и он в меня влюбился. Каждый день искал встречи со мною. Познакомил со своими родителями… Захар числился кочегаром в депо и зарабатывал больше меня, но моя зарплата фактически равнялась нулю… Если на неё могла питаться два дня, то на его можно было продержаться дней десять. Увы, в месяце дней в три раза больше. Думы о хлебе насущном не только делали меня материально заинтересованной, но и озлобляли. Когда мой суточный рацион приближался к половине батона с водой и я собирала в подворотне окурки, то находила, что не очень-то неправы коммунисты, призывавшие «все отнять и поделить». Что ни говори, но в советской стране человек никогда бы не умер с голоду. А сейчас – запросто! Когда я видела на остановке ли, на базаре человека с протянутой рукой, я завидовала его способности перешагнуть через свою гордость и попросить милостыню. Мне было легче умереть, чем попрошайничать.