Забытое время

– Гос-споди, – произнес он. Осушил стакан воды. – Гос-споди боже. – Но он смеялся и поверх стакана смотрел на Джейни с откровенным восхищением. Наверное, заметил, как она улыбалась бармену, и решил, что дама открыта для предложений.

Ошибся или нет? Джейни мигом прочла все: и с каким интересом он смотрит, и как непринужденно он сдвинул левую руку за корзину с лепешками, временно спрятав палец с обручальным кольцом.

Он приехал в Порт-оф-Спейн по делам – работает в одной корпорации, окучил прибыльную франшизу и решил по такому случаю «оттянуться». Так и сказал, «оттянуться», и Джейни едва не поморщилась – кто так выражается вообще? Среди ее знакомых – никто. Он из Хьюстона, где она никогда не бывала, да и не стремилась. На загорелом запястье у него красовался «ролекс» белого золота – Джейни впервые видела такие часы вблизи. Так ему и сказала, а он снял их и надел ей на руку, и блистающие часы повисли на ее влажном узком запястье. Ей понравилось – тяжелые, на веснушчатой руке смотрелись чужеродно, алмазным вертолетом зависли над карри из козлятины.

– Вам идет, – отметил он, оторвал глаза от часов, посмотрел ей в лицо, и во взгляде его читалась такая прямота намерений, что Джейни вспыхнула и вернула часы. Ну что за глупости?

– Мне, пожалуй, пора. – Даже ей самой показалось, что прозвучало неохотно.

– Поговорите со мной еще. – В голосе его была мольба, однако наглость из глаз никуда не делась. – Останьтесь, а? Я неделю ни с кем нормально не разговаривал. А вы такая…

– Так-так. Какая?

– Необычная. – И ухмыльнулся – сверкнул чарующей улыбкой мужчины, понимающего, как и когда включать свои чары, оружие из своего арсенала, которое тем не менее вспыхнуло, точно металл на солнце, просияло некой искренностью, и эта подлинная симпатия окатила Джейни волной жара.

– Я очень обычная.

– Отнюдь нет. – Он помолчал, ее разглядывая. – Откуда вы?

Она еще глотнула из бокала, и ром с колой слегка пригладил ей шерстку.

– Да кому какое дело? – На губах – прохлада и жжение.

– Мне есть дело. – Снова улыбка – мимолетная, обаятельная. Вспыхнула – и пропала. Однако… подействовала.

– Ладно, тогда я из Нью-Йорка.

– Но родились не там. – Он это просто констатировал.

Она ощетинилась:

– А что? Я, по-вашему, для Нью-Йорка недостаточно крута?

Она почувствовала, как его глаза ощупали ее лицо, и постаралась как-нибудь скрыть все симптомы жара в щеках.

– Вы довольно круты, – протянул он, – но видно, что ранимы. Это не нью-йоркское качество.

Видно, что она ранима? Вот так новости. Захотелось спросить, где торчит ранимость, чтоб запихать ее на место.

– Итак? – Он склонился ближе. Пахнул он кокосовым лосьоном для загара, и карри, и потом. – А на самом-то деле вы откуда?

Сложный вопрос. Джейни обычно уходила от ответа. Говорила: со Среднего Запада. Или: из Висконсина – там она прожила дольше всего, если считать колледж. С тех пор, впрочем, туда не возвращалась.

Правды никому никогда не открывала. Вот только сейчас почему-то открыла:

– Я ниоткуда.

Он поерзал на табурете, нахмурился:

– То есть? Где вы выросли?

– Я не… – Она потрясла головой. – Вам это будет неинтересно.

– Я слушаю.

Она глянула на него. И впрямь. Он слушал.

Нет, «слушал» – не то слово. Или как раз то самое: обычно оно пассивно, означает немую восприимчивость, приятие чужих звуков, «я вас слышу», а то, что делал этот человек, было ужасно мышечно, интимно – он слушал изо всех сил, как слушают звери ради выживания в лесах.

– Ну… – Она вдохнула поглубже. – Отец был региональный торговый представитель, они же не сидят на месте. То тут четыре года, то там два. Мичиган, Массачусетс, штат Вашингтон, Висконсин. Мы так и ездили втроем. А потом он… в общем, поехал дальше – не знаю куда. Куда-то уехал уже без нас. Мы с мамой жили в Висконсине, пока я не доучилась в колледже, а потом она переехала в Нью-Джерси и там прожила до самой смерти. – По-прежнему странно было это произносить; Джейни попыталась было отвернуться от его пронзительных глаз, но где уж там. – В общем, потом я переехала в Нью-Йорк, потому что в Нью-Йорке все тоже в основном неприкаянные. Никакой особой родины у меня нет. Я ниоткуда. Смешно, да?

Она пожала плечами. Слова изошли из нее пеной. Она и не собиралась ничего такого говорить.

– Скорее жуть как одиноко, – ответил он, по-прежнему хмурясь, и это слово крохотной зубочисткой ткнуло ей в мякоть нутра, которую она не собиралась обнажать. – А родных нигде нет?

– Ну, есть тетка на Гавайях, но… – Что она творит? Зачем она ему рассказывает? Джейни в смятении осеклась. Потрясла головой: – Я не могу. Извините.

– Да мы же ничего и не сделали, – сказал он.

Джейни безошибочно разглядела волчью тень, скользнувшую по его лицу. В голове всплыла цитата из Шекспира – мать шептала это Джейни, когда в торговом центре они проходили мимо каких-нибудь юнцов: «А Кассий тощ, в глазах холодный блеск»[1]. Мать то и дело выдавала что-нибудь эдакое.

– В смысле, – промямлила Джейни, – я про это обычно не говорю. Не знаю, зачем вам рассказала. Ром виноват, наверное.

– А почему бы не рассказать?