Забытое время

Андерсон глотнул чаю. Черт, забыл вынуть пакетик. Чай на губах был густ. Андерсон пальцем постучал по папке:

— Вы очень вдумчиво подошли к делу.

— Но… что скажете?

— Мне кажется, тут есть с чем поработать.

Она глянула на сына, увлеченного бейсболом, подалась к Андерсону через стол и прошептала:

— Но вы сможете ему помочь?

Ее дыхание пахло кофе; Андерсон давненько не ощущал тепла женского дыхания на лице. Он опять глотнул чаю. С матерями он, конечно, имел дело и раньше. Десятилетиями — недоверчивые, сердитые, скорбные, пренебрежительные, услужливые, обнадеженные матери; или отчаявшиеся, как вот эта. Тут главное — сдержанность и властность.

От необходимости отвечать Андерсона спасла официантка — экономя улыбки, выделенные ей на одну-единственную жизнь (зачем люди татуируют на себе такое? Их что, и впрямь воодушевляет перспектива жить лишь однажды?), она, насупившись, поставила на стол дымящееся блюдо оладий.

Андерсон посмотрел, как мать подзывает мальчика.

Теперь можно и рассмотреть ребенка. Очаровательный, что уж тут, но дело не в том — Андерсона привлекла настороженность детского взгляда. В самоосознанности детей, которые вспоминали, порой проглядывало иное измерение — не столько понимание, сколько опаска, теневое сознание, как у чужака, что в новой стране поневоле думает о доме.

Андерсон улыбнулся мальчику. Сколько тысяч случаев прошло через его руки? Две тысячи семьсот пятьдесят три, если быть точным. Нет причин дергаться. Он не позволит себе дергаться.

— Кто выигрывает?

— «Янки»[16].

— Ты за «Янки» болеешь?

Мальчик набил рот оладьей.

— Не.

— А за кого?

— «Нэшнлз».

— За «Вашингтон Нэшнлз»? А почему они тебе нравятся?

— Моя команда потому что.

— Бывал когда-нибудь в Вашингтоне?

Заговорила его мать:

— Нет, мы там не бывали.

Андерсон постарался одернуть ее помягче:

— Я спрашивал Ноа.

Ноа взял ложку и показал язык перекошенному ложкомальчику, который в ней отразился.

— Мама-мам, можно я пойду дальше смотреть?

— Не сейчас, малыш. Сначала доешь.

— Я доел.

— Ничего ты не доел. И к тому же доктор Андерсон хочет с тобой поговорить.

— Меня от докторов тошнит.

— Еще один, и все.

— Не хочу!

Закричал он громко. Андерсон заметил, как две женщины глянули на них из-за соседнего стола — осудили эту незнакомую мать без отрыва от своих омлетов, — и его больно укололо сочувствие.

— Ноа, прошу тебя…

— Ничего страшного, — вздохнул Андерсон. — Я чужой. Нам нужно познакомиться получше. Не все сразу.

— Ну пожалуйста, мама-мам? Там открытие сезона.

— Ох, ну ладно.

Они оба посмотрели, как Ноа скакнул на пол.

— Итак. — Мать посмотрела на Андерсона пристально, будто сделку закрывала. — Вы его возьмете?

— В смысле — возьму?

— Пациентом?

— Это не совсем так устроено.

— Я думала, вы психиатр.

— Я психиатр. Однако эта работа — не клиническая практика. Это исследование.

— Ясно. — Но она озадачилась. — Тогда как мы дальше действуем?

— Я буду разговаривать с Ноа. Посмотрю, не вспомнит ли он что-то конкретное. Город, имя. Такое, что можно отыскать.

— Зацепку?

— Именно.

— Чтобы он поехал и посмотрел… где жил в прошлый раз? В этом все дело? И тогда он вылечится?

— Я ничего не могу обещать. Но обычно объекты успокаиваются, едва мы разгадываем случай и отыскиваем предыдущее воплощение. Хотя, знаете, он вполне может забыть и сам. Большинство забывают где-то годам к шести.

Женщина опасливо взвесила эти сведения.

— Но как вы отыщете это… предыдущее воплощение? Ноа пока не сказал ничего конкретного.

— Поглядим, как пойдет. Не все сразу.

— Нам врачи только это и твердят. Но, понимаете… — Ее голос дрогнул, и она осеклась. Попробовала снова: — Понимаете, мне нужно сразу. У меня деньги на исходе. А Ноа лучше не становится. Я должна что-то предпринять срочно. Что-то должно помочь.

Андерсон почувствовал, как ее нужда потянулась к нему через стол, объяла его.

Может, зря он это затеял. Может, лучше вернуться домой в Коннектикут… и что там делать? Делать там нечего — только валяться на диване, где у него теперь постель под одеялом с огурцами — Шейла купила двадцать лет назад, оно до сих пор очень слабо пахло цитрусами и розами. Да вот только с тем же успехом можно и помереть.

Женщина нахмурилась и отвернулась, явно пытаясь взять себя в руки. Он не станет утешать ее фальшивыми заверениями. Кто его знает, сможет ли он помочь ее сыну? Кроме того, случай так себе. Зацепиться не за что — разве только ребенок внезапно разговорится. Андерсон посмотрел на стол, на остатки бранча, на не доеденную мальчиком оладью, на грязную подстилку под тарелкой…

— А это что такое?

Женщина между тем отирала глаза салфеткой.

— Где?

— На подстилке. Что он там написал?

— Это? Ну, каляки. Накалякал что-то.

— Можно посмотреть?

— Зачем?

— Дайте посмотреть, будьте любезны. — Андерсон с большим трудом не повысил голос.

Женщина покачала головой, но сдвинула тарелку и стакан с апельсиновым соком, протянула Андерсону тонкий бумажный прямоугольник.

— Осторожно, там сироп по краям.

Андерсон взял подстилку. Липкая, пахнет сиропом и апельсиновым соком. Не успел еще толком вглядеться, а кровь в жилах уже зазвенела.