Забытое время

— Да ну? — Тут Дениз засмеялась. — А я-то как бы надеялась — может, что-то знаете вы.

И тогда они засмеялись хором — необоримый, беспомощный смех, от которого у Джейни свело живот; они обе хохотали над шуткой, которую сыграла с ними вселенная. Длилось это долго — Джейни и не ожидала; в конце концов обе попятились, ловя ртом воздух. У Дениз из глаз лились слезы; она руками провела по щекам.

— Ох батюшки. Они решат, что я тут себе все глаза выплакала, — сказала она, и слова ее легли тенью.

— Я им не скажу.

— Да уж будьте добры.

Они переглянулись. Между ними есть связь, но в этой истории каждая одинока.

— Я, наверное, пойду, — неуверенно сказала Джейни. — Пока Ноа не съел все брауни.

Дениз отерла глаза салфеткой.

— Да ладно, пусть развлекается.

— Вы забыли, что такое четырехлетка, переевший сахара. Это же маньяк в миниатюре.

— Нет, я не забыла. — Лицо у Дениз было невозмутимое. Не заподозришь, что минуту назад она от смеха рыдала. Джейни открыла дверь, и обеих подхватило волной человеческих шумов.

— Это хорошо, — сказала Джейни. Надо ведь что-то сказать. Она потопталась, послушала голоса из гостиной. Отчего-то ей страшновато было возвращаться к Ноа. — Я уже не понимаю, кто он, — сказала она. — Или это я себя не понимаю.

Может, и неправильно говорить такие вещи, тем более этой женщине, но кому еще сказать и что вообще правильно?

Дениз чистой салфеткой отерла сухое лицо, бросила ее в корзину и подняла голову.

— Вы здесь, — тихо сказала она. — А Ноа сидит у меня в гостиной, ждет вас. И этого достаточно, нет?

Джейни кивнула — ее пронзила истинность этих слов. Конечно, этого достаточно. И она вышла из спальни — направилась туда, где был ее сын.

— Это помогает, — обронила Дениз. Джейни обернулась; Дениз смотрела с чувством. — Правда. Я все равно по нему скучаю, тут ничего не поделать, но… — И она осеклась.

Они стояли молча, и воздух вибрировал изумлением пред всем, чего они не знали.

Когда Джейни вошла, Ноа взглянул на нее с дивана. Эти голубые глаза всегда прошивали ее насквозь, нащупывали в ней такое, что никому больше не удавалось отыскать. Она присела рядом.

Вдвоем они смотрели, как подростки у стола ковыряют картофельный салат и что-то друг другу бормочут, дергаясь в костюмах не по размеру, точно марионетки.

— А можно мы уже пойдем, мама-мам? — спросил Ноа.

— Ты не хочешь поговорить с друзьями Томми?

Он потряс головой:

— Они все такие… старые.

— А.

— Чума-а, — сказал один подросток, и все расхохотались и тотчас умолкли, будто вспомнили, куда пришли.

Хотелось стереть напряжение и печаль с лица Ноа, но чем ему помочь? Джейни думала, что удастся все наладить, но с первых же дней это было не в ее власти.

— Теперь все по-другому, — сказал он.

— Да, пожалуй.

Он сморщил губы.

— Ой, малыш. Прости. Ты думал, все будет так же?

Ноа кивнул.

— А мы скоро поедем домой?

— В Бруклин? Да.

— А.

Он поморгал, озирая гостиную. Джейни проследила за его взглядом.

Прежде она как-то не всматривалась — посреди потрясений было не до того. Довольно симпатично — такой интерьер небольшого фермерского дома. Кто-то заставил его удобной коричневой мебелью, завалил подушками уместного синего цвета. Под лестницей стоит пианино — по углам слегка побитое, но полированное дерево блестит. Прямоугольное венецианское окно смотрит на зеленую улицу. Полка над кирпичным камином заселена сувенирами и статуэтками: свернувшаяся клубком каменная кошка, свечи, деревянный ангелочек, поймавший проволочную бабочку, бейсбольный кубок. Не такой уж он и выдающийся, этот дом из грез Ноа и кошмаров Джейни. Дом как дом. Ноа здесь любили.

— Мы не можем остаться, Ноа.

— Я хочу домой, но я хочу и остаться.

Джейни вообразила их квартиру — уютную спальню Ноа, тигров на комоде, звезды.

— Я понимаю.

— Почему нельзя и то и это?

— Я не знаю. Надо как-то жить с тем, что есть. У нас теперь эта жизнь. И мы в ней вместе.

Он опять кивнул, словно так и знал, и забрался к ней на колени. Затылком прижался к ее подбородку.

— Я так рад, что к тебе пришел.

Джейни развернула его к себе лицом. Она думала, что ей известны все стороны Ноа — угрюмый и сиротливый Ноа, распсиховавшийся Ноа, громогласный нежный ребенок, которого она знала лучше всех, — но это что-то новенькое. Как можно ровнее она спросила:

— Что значит — пришел?

— Когда ушел из другого места.

— Из какого места?

— Куда я пошел, когда умер.

Он это сказал так просто. Глаза у него были задумчивые и необычайно сияли, будто он ненароком поймал рыбу и любуется блеском серебристой чешуи на солнце.

— И какое оно было?

Простой вопрос, но внутри него таятся миры. В ожидании ответа Джейни затаила дыхание.

Он потряс головой:

— Мама-мам, про это место нельзя рассказать.

— И ты долго там был?

Он поразмыслил.

— Не знаю сколько. А потом увидел тебя и пришел сюда.

— Увидел меня? Где ты меня увидел?

— На пляже.

— Ты увидел меня на пляже?

— Да. Ты там стояла. Я тебя увидел и к тебе пришел.

Едва ей чудилось, будто разум ее достиг пределов, за ними распахивалась новая ширь.

Ноа боднул ее в лоб и сказал:

— Я так рад, что ты теперь моя мама.

— Я тоже, — ответила Джейни. Большего ей и не надо.