И так далее. Возможно, вам этот эпизод не покажется смешным. Чуть-чуть богемным, не более. Странно, что я до сих пор помню.
Хотя зачем врать? Не помню. Записала. Я ведь раньше записывала, как режу себе кожу, и нарисовала свои слезы. Настоящие слезы. Плачут все, но мало кто при этом смотрит в зеркало, и совсем единицы берутся за карандаш.
Ах, да, любовь.
Когда мы вышли на улицу, был тихий вечер. Горели фонари, в воздухе мельтешил легкий снежок. Гачек вспомнил, что дома его ждет беременная жена, а Рома, что ему надо срочно звонить договариваться о работе. После недолгих колебаний художники пошли пить дальше. Мы отправились по домам. По дороге я вспомнила про апельсин и улыбнулась.
— Что это ты сморщилась, как гриб-сморчок? — ласково спросил он.
Несколько фраз — все, что от него осталось. Немного. Но от иных людей, отметившихся в моей жизни, осталось еще меньше. С ужасом признаю — что делать? — что не помню не только ни одного высказывания, но даже имени. Когда со мной здороваются на улицах, я не сразу могу сообразить, кто бы это мог быть. Кто-то с какой-то работы. Кто-то из лифта.
…Март, апрель, май. Каждую неделю Алексис приводил новую.
«Последняя выше тебя на голову. Более подходящую по росту не нашел?»
«От более подходящей не дождешься».
«Проявил бы инициативу. Кто из нас мужчина?».
«Она вообще тупая как пробка. Пора избавляться».
«Ты ей понравился. От девушки непросто избавиться, если ты ей нравишься».
«За неделю я ее так достану, что сама сбежит. Спорим?»
Плети сыпались и в другой стороны, хотя Дени был приставлен ко мне блюсти высокие принципы морали.
Неожиданно позвонил Поль, с которым мы несколько месяцев назад познакомились на концерте, где я подралась и панк Митрич, совсем дитя, прикладывал банку холодного пива мне к глазу — или это в другой раз? — потом до утра сидели на берегу, пели, играли на гитаре, потом на кухне записали несколько песен. Поль предложил еще сделать запись с ребятами. За компанию увязались Алексис и Дени. Сообразительный Дени увлек Поля разговорами и не дал нам поговорить ни о чем вообще; Алексис дулся всю дорогу. Приехали. Молодежь — ребята были на несколько лет младше меня — выучили пару моих песен, вот неожиданность! Можно побыть звездой. Записи в итоге не получилось, посидели, потрендели.
На обратном пути Алексис был мрачнее тучи:
— Эти малолетки смотрели на тебя как на бога.
— На тебя твои девочки так же смотрят.
— Ну и трахайся с ними, если так нравится.
— Мне должно нравиться, что ты таскаешь ко мне домой всех подряд?
— Вообще перестану приходить.
Поссорились. Помирились. Пошли в гости в общежитие. Он завис с девушкой, просто говорили. Я психанула, нервы с ним всегда были на пределе, и сбежала. На крышу. Посидела одна наверху, болтая ножками в воздухе, посмотрела на город. Спустилась и бродила по незнакомым улицам. Он вообразил другое. Поехал домой, наелся таблеток, выпил бутылку водки. Откачали.
«Такая безумная любовь, — говорила потом Лапушка с грустью и восхищением. — Как вы только не поубивали друг друга».
Мы снова помирились. Алексис пришел покаяться:
«Снял мелкую шлюшку в сквере на Победе… Запустил руку под юбку, а там ничего… ни колготок, ни трусиков… ну сама понимаешь, раз полез, пришлось идти до конца».
«Триппер не подцепил, надеюсь?»
«Пока не знаю. Я должен был быть с тобой, а трачу себя на второсортных бэби. Совсем сгулялся, мама говорит. «Сгулялся», представляешь? Человек с высшим образованием, а употребляет такое слово».
«Изгулялся, как домашний кот на помойке».
«Слушай, еще не поздно. Женись на мне».
«Так не говорят».
«Выходи замуж. Или выходи за Дени. Вы вроде неплохо поладили».
«Теперь ты решаешь и за меня, и за Дени?»
«Я ведь и сдохнуть могу под каким-нибудь забором».
«Самое подходящее для тебя место».
«Ты злая. В третий раз предлагать не буду».