Забытые по воскресеньям

Мальчиков Эжени рожала так тяжело, что сразу решила: «Это в последний раз…» – и больше у нее детей не случилось. По правде говоря, ей не нравилось быть матерью.

Позже, благодаря телевизору и глянцевым журналам, Эжени узнала, что, занимаясь любовью, можно получать удовольствие, и подумала: «Это для других, тех, кто покрасивее…» Как-то раз, листая «Историю О», полученную от соседки вместе с другими романами, она открыла для себя мастурбацию и полюбила ночи рядом с мужем, своим «большим мужчиной».

У нее была одна-единственная подруга, Фатиха Хасбеллауи. Они познакомились, когда работали у деревенского доктора, а близнецы были подростками. Кухарка и кастелянша Фатиха жила в доме, в отдельной комнате над консультацией. Она научила Эжени готовить кускус с морепродуктами и хохотала, лакомясь корн де газель[74], над историями, привезенными из Алжира. Эжени считала, что те три года были лучшими в ее жизни. Больше всего она любила по утрам пить чай на кухне и слушать рассуждения Фатихи о мужчинах, женщинах и «тамошней» жизни. На этих словах она выразительно опускала глаза и делала движение, как будто собиралась исполнить танец живота. С Фатихой они беседовали на «женские темы». Подобных разговоров она никогда не заводила в школе с девочками, потому что вела себя как мальчишка. Фатиха затрагивала темы любви, секса, страха, контрацепции, чувств и свободы без малейшего стеснения.

К сожалению, врач больше всего на свете любил солнце и уехал жить на юг Франции, забрав с собой Фатиху. Эжени с радостью последовала бы за ними – врач ей это предложил, она поговорила с Арманом, и тот рассмеялся ей в лицо: «И на что мы будем там жить? На твое жалованье горничной?» Эжени надолго погрузилась в отчаяние и беспросветное одиночество. Больше на работу она не нанималась. На текстильный завод давно не требовались рабочие, по вполне понятной причине – большую часть ширпотреба делали теперь на Тайване.

Фатиха всегда поздравляла ее с Новым годом, и она отвечала веселым тоном, но до рождения внуков каждое утро, каждый день, каждую неделю, каждый месяц, каждый год были похожи друг на друга как две капли воды. Менялась только одежда, которую она носила.

Она поднимается по лестнице и едва не поскальзывается. Слишком много воска на ступеньках. Арман говорит, что их дом напоминает каток. Из спальни Алена и Аннет доносится шум. Наверное, она встала к Жюлю. Проклятая соска!

Открыв дверь в свою спальню, она только что не подпрыгивает: Ален сидит на ее кровати. Неподвижно. Последний раз такое было в двенадцать или тринадцать лет, он заболел свинкой и чудовищно мучился, рыдал и весь горел, а она не нашла слов, чтобы утешить своего ребенка.

– Что случилось, малыш? В чем дело?

Ален не отвечает и долго смотрит пустым взглядом на стену с семейными фотографиями.

Эжени зажигает свет. Спрашивает: «Тебе дать попить?» Ален бледен, как полотно. Кажется, что он смотрит в пропасть у себя под ногами. Она никогда не видела сына в таком состоянии. Из двух братьев Ален самый веселый, пылкий, говорливый, ее любимчик, ее солнышко, входя в дом, он обнимает мать и начинает кружить ее в танце. Арман всегда больше тяготел к закрытому и спокойному Кристиану. Ален – старший, если так можно сказать. Арман говорит, что ему удалось договориться о финише со своим братом.

Эжени подходит к сыну, щупает лоб, потом руки – они ледяные. Накидывает ему на плечи шаль, вид у него растерянный. Зрелище и впрямь странное: Ален, ее взрослый сын, в футболке с надписью Nirvana на груди и красной шали в цветочек, сидит под снимком молодого блондина в полосатых кальсонах. Он как будто увидел привидение, потом вдруг встает и, прежде чем закрыть за собой дверь, поворачивается к матери и спрашивает, очень тихо:

– Значит, ты ничего не видела, мама?

Она не понимает. Не видела чего?

Эжени идет за Аленом по коридору, видит, как он заходит в их с Аннет и Жюлем комнату и захлопывает дверь. Она не решается даже постучать. Внук и невестка спят, нельзя их будить.

Где Арман? Наверное, не мог уснуть и отправился побродить. Его все чаще мучит бессонница. Он изменился, стал очень замкнутым.

Эжени ложится, но уснуть не может, вспоминает сына, сидящего на кровати. Вчера он был в порядке. Смешил их. Подбрасывал Жюля на коленях. Может, у него неприятности на работе? Он жалеет, что уступил свою половину магазина брату, чтобы уехать в Швецию? Или тревожится из-за первого в жизни расставания с Кристианом?

«Значит, ты ничего не видела, мама?»

Нет. Она задает не те вопросы. Не умеет рассуждать. Ни работа, ни переезд не могут так расстроить человека. Он увидел что-то такое, чего не должен был видеть.

«Значит, ты ничего не видела, мама?»

Арман возвращается в спальню в четыре утра. Чем он занимался с часа до четырех? Она закрывает глаза, не шевелится, задерживает дыхание. Он ложится рядом, и она чувствует, какое горячее у него тело. На улице он не был.

– Откуда ты явился?