Забытые смертью

Прошка с Антоном остались вдвоем на все село. Поселковые мужики не выдержали без работы и заработков. Ушли в город. Чтоб на скудную получку прокормить себя и семью. Даже пожилые мужики сумели пристроиться сторожами, истопниками, дворниками. В своем поселке все давно было занято девками, бабами, старухами. Всем жить и выжить хотелось.

Мать Прошки уже много лет работала в поселковом клубе кассиром и уборщицей. Правда, открывался этот клуб раз в месяц, да и то когда какой-нибудь лектор, будто с перепугу, приезжал в Речное рассказать о светлом будущем, в которое сам давно не верил.

Поселковый люд собирался в клуб не на лекцию. А посмотреть фильм, который всегда крутили после занудливой болтовни приезжего. В награду за терпение кино демонстрировали бесплатно.

Прошка работал на почте. Его туда устроила мать. Там он был истопником, сторожем и уборщицей. Все в одном лице. Но получал при этом всего одну получку. Маленькую до смешного. Но и на это место желающих хватало, и Прохор держался за свою работу всеми силами.

Дрова для почты и дома он должен был заготавливать сам. А они в ту зиму не просто убывали — таяли на глазах. Может, еще и потому, что воровали их со двора поселковые бабы, не рискуя сунуться в лес в такой холод.

Прошка мотался за дровами каждые три дня. Уезжал ранним утром. И лишь поздним вечером, впрягшись с кобылой в одни сани, волочил дрова, матюгаясь на всю улицу так, что даже кляча краснела от стыда и отворачивалась.

Не хватало сил, лопалось терпение, сдавали нервы. А зима с каждым днем становилась все злее.

Никто из поселковых не знал и не видел, каким адским трудом давались мужику дрова. Как, проваливаясь в снег по горло, шел он от дерева к дереву, еле выкарабкиваясь из холодных тесных ловушек. Как мерзлым комком выкатывался на дорогу, прыгал, хлопая себя по бокам, чтобы не превратиться в грязный замерзший комок.

Случалось, плакал. Уставал так, что жить не хотелось. Но через три дня снова отправлялся в лес, понуро таща за собой старую кобылу.

Вот так же поехал он и под Рождество, решив запасти дров на праздники. За поселок с клячей вышли, когда еще не рассвело.

До леса надо было одолеть два километра. Они, как две жизни — без просвета, сплошь в сугробах.

Прошка к тому времени холостяковал. С бабами ему хронически не везло. И он, оставшись вдвоем с матерью в очередной раз, уже не спешил обзаводиться семьей, считая, что бабы мужикам даны в наказание. Единственное исключение из них — его мать. Но другой такой на всем свете нет…

Прошка вздумал на этот раз объехать лес с другой стороны, где еще ни разу не был. Там деревья росли погуще и потолще. Значит, управиться можно быстрее. И забрался в глухомань незнакомую, черную. Даже страшно стало. Оставил клячу на маленькой полянке, вытоптав ее; чтоб не замерзла вконец кобыла, кинул ей охапку сена. И, выхватив топор из саней, направился к приглянувшейся березе, что стояла неподалеку. Рубить начал. Звон топора раздавался песней в лесу.

Прошка свалил дерево, обрубил ветки и потащил ствол к саням, как вдруг услышал за спиной громовое:

— Стой, бандюга!

Топор мигом выскользнул из рук, упал в снег. Прошка оглянулся.

За спиной, в десятке шагов от него, стоял рослый бородатый мужик. Одетый в тулупчик, он сдвинул со лба заячью шапку, из-под которой стекал пот. И приказал Прошке:

— А ну шагай за мной! Разбойное семя! Я тебе покажу, как в заповедном лесу деревья валить! — Он подошел на лыжах легко, быстро и, вытащив из-за спины двухстволку, погнал Прохора в глубь леса.

— Дядечка, да не разбойник я! Из Речного. Меня там всякая собака знает! Кого хошь испроси, худого слова про меня никто не молвит! А и не для себя дрова рубил. Для почты! Ить бабы там работают. Вовсе померзнут без тепла! — Прошка застрял в сугробе. И, оглянувшись на клячу, попросил, чуть не плача: — Животину нельзя без догляду! Разорвут ее волки, меня в тюрьму до конца жизни упекут. Не дай пропасть скотине! Дозволь, я ее с собой поведу!

— Без тебя управятся с конягой! Ты нынче лиха не минешь. О себе печалься! Ишь, жалостливый! — подтолкнул мужик в спину и, протащив Прошку в глубь леса, вывел на поляну — к просторному зимовью, так похожему на сказочный терем в глуши.

— Дядечка, я только одну березу срубил! Больше не буду! Пусти! — испугавшись чего-то, просил Прохор.

— Иди, иди! Племянничек! Много вас таких! Каждый по дереву унесет, что от леса останется?

— Люди мерзнут. Старухи вовсе закоченели. Об них думал. Не станет люду, кому лес нужен? Дал бы Бог эту зиму пережить! — ответил Прохор.

— Ты мне ухи не говняй соплями! А ну! Живо в избу! Я там с тобой потолкую! — Он нагнулся, чтобы отстегнуть лыжи. Прошка тем временем огляделся по сторонам и понял: сбежать нет никакой возможности.

— Шмыгай! Чего раскорячился, мать твою в качель! — толкнул мужик Прохора на крыльцо и, открыв дверь в избу, дал пинка под зад, от которого Прошка вмиг у печки оказался, на мокром полу.

И услышал громкий смех:

— Тять, кого поймал? Чего задницей в дом вбил? Иль он ходить не может со страху?