Забытый язык. Введение в науку понимания снов, сказок и мифов

Центром эксгибиционистского сновидения является собственное «Я», представляющееся, однако, не в период детства, а в настоящий момент; сюда же относятся и недостатки туалета, являющиеся в чрезвычайно туманном и неясном виде благодаря наслоению многочисленных позднейших воспоминаний или же, быть может, благодаря влиянию цензуры. Немаловажный элемент этих сновидений – также и люди, которых стыдится спящий. Я не знаю ни одного примера, в котором спящий видел бы действительных зрителей своих детских обнажений. Сновидение не представляет собою простого воспоминания. Странным образом личности, на которых направлялся в детстве наш сексуальный интерес, никогда не воспроизводятся ни в сновидения, ни в истерии, ни в неврозах. Лишь параноик вызывает их образы и фантастически верит в их присутствие, хотя они остаются невидимыми. Те, кем они во сне заменяются, – чужие, не обращающие никакого внимания на дефекты туалета или даже на наготу, – представляют собою контраст к тем отдельным близким личностям, бывшим свидетелями нашего обнажения. [Эти «чужие» часто возникают в сновидениях и в других ситуациях. Олицетворяя контрастное желание, они всегда обозначают нечто «тайное». Мы увидим далее, что даже возвращение к здоровому состоянию, случающееся у параноиков, происходит в соответствии с этой контраст-тенденцией. Спящий больше не одинок; на него действительно кто-то смотрит; но зрители – это всего лишь чужие, странным образом неопределенные личности]».[13]

Кроме того, в эксгибиционистских сновидениях очевиден процесс оттеснения. Неприятное смущение в сновидении представляет собою реакцию второй психической системы на то, что устраненное ею содержание эксгибиционистского эпизода все же всплыло наружу. [Единственный способ избежать этого ощущения состоял бы в том, чтобы отказаться от воспроизведения этого эпизода.][14]

Сновидение о монографии по ботанике

Сновидение: Я написал монографию об одном растении. Книга лежит передо мною, я рассматриваю содержащиеся в ней таблицы в красках. К книге приложены засушенные экземпляры растений, как в гербарии.

Анализ:

Утром в витрине одного книжного магазина я видел новую книгу с заглавием «Цикламен». По всей вероятности, это была монография об этом растении.

Цикламен – любимый цветок моей жены. Я упрекаю себя, что очень редко дарю ей цветы, которые она так любит. При мысли «дарить цветы» я вспоминаю об одном эпизоде, рассказанном недавно мною в кругу друзей в виде доказательства моего утверждения, что забывание очень часто является осуществлением бессознательного намерения и, во всяком случае, дает возможность предполагать о скрытом намерении забывающего.

Одна молодая женщина, которая привыкла, чтобы в день рождения муж дарил ей цветы, в этом году не нашла их на столе и расплакалась. Пришел ее муж и не мог понять причины ее слез, пока она ему не сказала: «Сегодня день моего рождения». Он ударяет себя по лбу и восклицает: «Прости, я совершенно забыл» – и хочет пойти купить ей цветы, но она не утешается этим, потому что в забывчивости мужа видит доказательство того, что она в его мыслях не играет уже такой роли, как прежде. Эту госпожу Л. встретила на днях моя жена; она ей сообщила, что чувствует себя хорошо и осведомилась о моем здоровье. Несколько лет тому назад она у меня лечилась.

Далее: я действительно когда-то написал нечто вроде монографии об одном растении – исследование свойств растения «кока», обратившее на себя внимание К. Коллера, который заинтересовался анестезирующим свойством кокаина. Я упомянул об этом свойстве алкалоида в своей работе, но не подверг его детальному исследованию. Мне вспоминается, что утром после сновидения (к толкованию его я приступил лишь вечером) я думал о кокаине. Если бы, думал я, у меня сделалась глаукома, я бы отправился в Берлин и дал бы себя оперировать, не называя, однако, своего имени. Врач, который бы не знал, кому он делает операцию, наверное бы стал говорить о том, как легки теперь эти операции благодаря введению кокаина; я не подал бы и виду, что сам причастен к этому открытию. Отсюда мои мысли направились к тому, как все же неловко врачу обращаться за помощью к своим коллегам. Берлинскому хирургу, который меня не знает, я бы, конечно, сумел заплатить. Вспомнив об этих мыслях, я заметил, что позади них скрывается воспоминание об одном моем переживании. Вскоре после открытия Коллера мой отец заболел глаукомой: его друг, окулист, доктор Кенигштейн, сделал ему операцию; доктор Коллер впрыснул ему кокаин и заметил при этом, что в этой операции принимают участие все лица, которым медицина обязана открытием анестезирующего свойства кокаина.