Забытый. Москва

Она привела его к тому самому окну, где он был с Матреной. Прислонилась к стене и вытянула вперед руки. В темноте Дмитрий не мог видеть, но знал, что она сейчас смотрит сквозь него, сквозь тьму и стены куда-то очень далеко и зовет. Он подошел, взял тихонько ее руки и положил себе на плечи. Она по-детски легко обняла его, выдохнула еле слышно: Господи, прости!  — и прижалась, совсем уже не по-детски, сильно, страстно.

Он дважды довел ее «до изумления». После второго раза она, отхрипев и отдергавшись, затихла, осторожно положила голову ему на плечо, прошептала:

—  Боже, как же хорошо! Неужели это грех? Неужели ты не простишь мне, Боже?!  — и тихо расплакалась.

— Успокойся, милая, — Дмитрий погладил ее по щеке,  — конечно, ОН простит. Разве можно такую не простить! Как зовут-то тебя?

—  Феклушей,  — всхлипнула она.

* * *

—  Как?!!  — сраженный Бобер даже на улицу не пошел. Оставив ее плакать в нише окна, он вернулся за стол, плюхнулся на лавку, плесканул себе от души из кувшина, глотнул как следует и хищно огляделся. За их столом женщин не осталось, и он стал смотреть дальше, выбирая новую жертву. А сам все шептал очумело:

—  Фекла, Феклуша... только Феклы нам с тобой и не хватало, только Феклы...

—  Э-эй, князь! Чегой-то ты все один как сыч,  — легко окликнул его посадник,  — поди поближе, разговор есть.

—  Какие уж теперь разговоры, на пьяную-то голову,  — неохотно отозвался Бобер,  — давай завтра.

Ему вовсе не хотелось к посаднику, ему хотелось поскорей схватить первую попавшуюся бабенку и отвести ее к окну, а охотничий азарт стучал в висок: «А сколько я успею их к окну перетаскать, а?! Поздно ведь уж, наверное. .. Или не очень? Еще двух-трех успею? Ах ты, Господи, Боже мой, вот так дела! Фекла!»

—  Ничего. Где мне завтра тебя искать, тем более послезавтра. Ты вот что,  — посадник деловито поманил его рукой, а когда Дмитрий невольно подчинился, пересел и склонился к нему, пробурчал на ухо:

—  На другие столы не гляди, налететь можешь...  — и отвернулся к Константину.

«На что налететь?»  — не понял Бобер и сразу почувствовал себя тупым и пьяным. Переспрашивать было неловко, нельзя, а самому сообразить  — не получалось. «На мужа? Как? Все под столами валяются. На ее претензии? Но как она посмеет... Или там такие, как Тоська, сидят?»

Но посадник заметил его мучения, еще раз наклонился к уху:

—  За нашим столом только чистые бабы. А за другими могут оказаться и не очень. Так что...  — и глянул значительно.

Дмитрия сначала бросило в холод, потом в жар, потом он обиделся, оскорбился даже, а потом уж подивился плесковской обстоятельности: «Ишь, хомяки чертовы! Все разочли, все предусмотрели, даже какую бабу под кого подкладывать, мать вашу!»  — Дмитрий потрезвел и расхотел продолжать охоту.

* * *

Проснувшись наутро, первым, что он ощутил, было неистовое желание женщины. Чтобы вот тут, сейчас, схватить, потискать, воткнуться! И только потом почувствовал тяжелую голову и сильную похмельную жажду.

«Господи! Что ж это со мной? Или север так действует?» Но это был не север, а кое-что другое. Только понял он это позже, возвратившись домой, «на юг». Сейчас же, поудивлявшись недолго и пожалев, что под боком никого нет, отдался заботам дня. Заботы его «текли» в сторону Изборска.

Изборск был надеждой, гордостью и главной «головной болью» плесковичей. Изборск был форпостом на границе с Орденом, первое и главное препятствие для рыцарей. О нем Дмитрий много чего слышал. И вчера на пиру, да и сразу при встрече плесковские начальники просили прежде всего обезопасить Изборск. Ясно, что город этот торчал костью в глотке псов-рыцарей, и не проходило года, чтобы они не пытались сокрушить его. Однако Изборск стоял. Что и было Бобру удивительно. «Что же это за городок такой, коль даже рыцарям не по зубам?!»  — такой вопрос посещал его еще на Волыни. И теперь он, наконец, должен был увидеть, узнать, познакомиться.

И хотелось, и требовалось быстрее, а требовалось потому, что Плесковская разведка предупреждала об угрозе Изборску с двух сторон: с севера, от Чудского озера, и с юго-запада. Угадать, откуда опаснее, не зная театра и замыслов противника, было невозможно, значит, следовало просто поспешить к городу и там, на месте разбираться.

По прямой до Изборска было около 30 верст, немного, но хорошей ледовой дороги не было, потому на один переход рассчитывать не стоило. Москвичи простояли в Плескове три дня, приводя в порядок себя, коней, снаряжение и всем показывая и рассказывая, что останутся здесь надолго. Кипевшее у стен города голосистое, многоязыкое торжище должно было моментально разнести вести о московитах во все концы, и какими те вести окажутся, Бобру было не все равно.

А задолго до рассвета четвертого дня московская рать бесшумно, быстро свернулась и исчезла. И поздно вечером появилась под стенами Изборска, изрядно напугав горожан, ожидавших со дня на день появления немцев и дождавшихся ни с того, ни с сего совсем не того, а непонятно чего.