Забытый. Москва

—  Надо его как-то возвращать. А я после такого уже и на себя не надеюсь. Давай подумаем, как его под свою руку обратно подвести. Желательно (очень желательно!), чтоб незаметно. Если он в Нижнем останется, наделают беды. Не он, так Константиныч.

—  Наделают...

—  Ну и как быть?

—  Быть?  — Данило засмотрелся в одну точку.  — Но ведь у него семья здесь, дружина вся. Похоже, он насовсем-то в Нижний не собирается...

—  Не СОБИРАЛСЯ! Знамо, кто ж такие дела сразу делает! Да и проводили его не по доброй воле. А теперь понравится  — и соберется.

—  Надо тогда через жену.

—  Я тоже об этом думаю...

—  Только послушает ли он ее, а она нас?

—  Она-то должна. Умница моя! А вот он...

—  Тогда, может, через князя? Наобещать...

—  Нет!!! Князь никак, ни в коем случае не должен узнать, даже догадываться, что я заинтересован в его возвращении!

—  Думаешь, сразу сам на татар взъерепенится?

—  Еще как! А главное, поймет, что я теперь никуда не денусь. В этом вся и загвоздка.

—  Да, отче. Задачка... Здорово у нас всегда получается: сами себе проблему сгромоздим, а потом корячимся  — преодолеваем!

—  Согласен. Но теперь поздно каяться, корячиться надо. Преодолевать!

—  Значит, ты меня позвал корячиться?  — весело осклабился Данило.  — Тебе даже виду подать нельзя, что интересуешься. Тебе никакого дела, никакого интереса!

—  Именно.

—  Ладно. Узнаем сначала, как он сам на все это смотрит. Потом с Любой поговорю... В конце концов мне-то можно и через князя.

—  Это в крайнем случае! Боюсь  — сразу догадается. Ведь для него ты  — это все равно, что я.

—  Ну, наверно, не совсем... Можно перед ним подосадовать, что вот тут-то как раз мы и разошлись. Поглядим.

—  Ну гляди!

—  О-о-ойх! Ми-и-тя! Шибче! Шибче!  — Дарья бешено дергала его на себя, все ее тело (даже ладони!) пыхало огнем и представлялось Дмитрию железкой на наковальне.

Это длилось уже вторую ночь, и он утратил ощущение реальности. То был уже не сон, а какой-то горячечный бред, в котором была только она, со всех сторон она, огненная, обжигающая, с бесконечным всхлипом: шибче! шибче!

В первую ночь, когда она в третий или четвертый раз ослабела и обмякла ненадолго, Дмитрий вставил полушутя:

—  Горяча ты, Даш. И вроде как голодная. Что ж это, Гришка мало тебя ласкает?

А Дарья вдруг залилась слезами. Он растерялся, кинулся успокаивать, гладить:

—  Что ты, Дашенька, что? Обиделась? Так прости. В чем дело?

Она вздохнула горестно, стала вытирать слезы:

—  Ты не обмолвись никому, Мить. Да, голодная я, сил нет. Ведь Гришка, как из лесу ушел, немочный стал. Хорошо, раз в неделю у него там зашевелится, дак он до меня донести не успевает. Как он, бедный, стыдиться стал, даже к бабке пойти согласился. Этой вот избушки хозяйка, старушка древняя  — колдунья. Страшненькая! Сильная! Дак и она ничего не смогла. Сильно, говорит, напугал его ктой-то, сделать нельзя ничего. Оно, говорит, само пройдет, но не скоро. Года, может, через два, а то и три. Дала, правда, мне порошочек. Чтобы я с ума не сошла, да и Гришка не скис совсем. Выпьет щепотку — часа три как жеребец! Только крепко предупредила бабка: чаще чем через четыре недели нельзя. А то, говорит, прямо на тебе и помрет. Вот и...

—  И Гришка не рассказывал ничего?

—  Нет. Ни словечка.

—  Ах ты, бедная моя,  — Дмитрий гладил и целовал ее груди, мгновенно ставшие твердыми и горячими, с тоской повторяя себе: «Ведь это ты! Ведь это он из-за тебя! Живым оставил, а искалечить  — искалечил. Да еще как! Ему, небось, легче руку или ногу было потерять, чем это. И Дарья теперь...» Но Дарья, уже позабыв свою печаль, металась горячими пальцами по его телу, несмело дотрагивалась до главного корня, дожидаясь — когда?! И тот послушно распух и затвердел в ее ладони, и она потянула Дмитрия на себя и в себя, обвила и руками, и ногами, и задергалась неистово, всхрапывая тихо ему в ухо:

—  Шибче! Шибче!

Чем дальше в ночь, тем все большими и большими дозами меда приходилось ему подбадривать себя в коротенькие перерывы, и к утру он был уже настолько измотан, да и пьян, что ужасно обрадовался, когда во дворе, а потом в сенях зашебуршилась хозяйка. Дарья замерла, мгновенно выскользнула из-под него и стала быстро одеваться.

—  Бабка-то не разболтает?  — Дмитрий даже на спину не хотел повернуться.

—  Бабка  — могила! Только не любит  — когда при ней. Так что я побегу, а ты... У тебя нынче дела какие есть? Искать тебя будут?

—  Нет.

—  Тогда, может, еще на ночку останешься?  — Дарья замерла в радостном ожидании.

—  Конечно. А ты-то сможешь?  — он не мыслил пережить еще одну такую ночь, он надеялся, что столько сил больше не потребуется, что Дарья иссякнет.

—  Да я-то! Господи! Да я бы тебя век не отпускала!  — она кинулась к нему, исцеловала лицо, шепнула:

—  Поспи! А я по хозяйству крутнусь и прибегу,  — и выскочила вон.