Забытый. Москва

Ни о каких серьезных, тем более срочных, неотложных делах не думалось. Не потому, что он чувствовал себя завершившим (и очень удачно!) большое дело и нуждающимся в спокойной обстановке для его осмысления, для подготовки разбега к новым делам. Это были его чувства, эмоции, мысли личные, внутренние, которые любыми внешними чрезвычайными обстоятельствами сразу отодвигались в сторону. Просто и внешних чрезвычайных обстоятельств пока не наблюдалось. Да и не предвиделось, кажется. Ни с востока, ни с запада тучи не наползали. В Сарае грызлись между собой, в Вильне оглядывались на Орден. Тверские князья, правда, передрались в очередной раз, и одни просили помощи у Москвы против других. Но вряд ли это могло стать для Москвы большой проблемой, да к тому же от внутренних разборок Бобер перед тезкой давно открестился. Так что Балашиха становилась тем значимей, чем ближе подъезжал он к дому.

«А стены все-таки малы. Безобразно малы!»

* * *

Помня о зимней своей ошибке, Дмитрий, ввалившись в дом, осмотрев новорожденную, которая сразу деловито вцепилась в его длинный ус, и перецеловав родных и домочадцев (увидел  — Юли нет, но не поинтересовался), сразу спросил, где князь Дмитрий, и услышав, что у себя, засобирался к нему.

—  Вы по дороге, что ли, сговорились?  — Люба почти обиделась.

—  А что такое?

—  Тот мне все уши прожужжал: как приедет  — сразу ко мне! И ты вот вспотычку.

—  Ань!  — Дмитрий схватил ее за плечи, притиснул к себе, чмокнул в нос.  — Помнишь, зимой, когда к нему только наутро пошел, знаешь, как он обиделся! Зачем нам такого парня еще раз обижать? Я там быстренько, а потом уж мы с тобой...  — он так посмотрел, что Люба смутилась,  — наговоримся!

—  Ладно уж, быстренько... Знаю я вас. Его. Замучает расспросами. Да и быстро хорошо не живет.

—  Верно, умница моя. Ты пока Ефима за бока, стол подготовь хороший. Давай сегодня без серьезных разговоров, семьей отдохнем.

* * *

—  Тезка!  — Дмитрий вскочил из-за стола, чуть не опрокинув скамью.  — Ох, как ты кстати!  — и пошел на него медведем, раскрыв объятья. Но во взгляде была не только радость, но и забота, тревога даже.

«Кажется, стряслось что-то,  — уныло догадался Бобер,  — плакала моя Балашиха». Дмитрий обнял, стиснул ручищами действительно по-медвежьи, похлопал по спине, получилось гулко: бум! бум-бум! Отпустил.

—  Ты не представляешь, как мне тебя расспросить хочется  — смерть! Но сначала все-таки послушай меня. Чтобы в тебе вариться начало. Мне Любаня рассказывала, если тебе задачку задать, ты ее внутри варить начинаешь, независимо от того, что делаешь  — рассказываешь, слушаешь, спишь или веселишься. Так это?

—  Может быть,  — Бобер пожал плечами. Он сейчас впервые слышал это, но какова Любаня!

—  Так слушай. Задачка важнейшая! Я мало тебя информировал о кутерьме в Твери, памятуя о том, что ты во внутренние свары ввязываться не желаешь. Но теперь...

Бобер скривился.

—  ... Не кривись. Все в делах наших грешных взаимосвязано, и теперь внутренняя свара перерастает во внешнюю.

—  Вот как!

—  Вот так. Но дай мне чуть издали, чтобы ты вник. До позапрошлого года в Твери было семь (аж!) князей. Всеволод, Михаил, Владимир и Андрей Александровичи (родные, как понимаешь), Семен и Еремей Константиновичи (тоже меж собой родные, а тем четверым двоюродные) и седьмой, самый старый, старший, дядя им всем, родной брат ихних отцов, Василий Михайлович. Уразумел?

—  Уразумел. Он, стало быть, и был Великим князем Тверским.  — Бобер нарочно валял дурака перед шурином, чтобы показать полное равнодушие к внутренним делам.

—  В том-то и дело, что нет!  — Дмитрий или не понял, или не обратил внимания.  — Брательнички Александровичи снюхались по-братски и дядю задвинули в удел, в Кашин, он там и сейчас сидит, нам на племянников жалуется. А братья посадили на Великий стол старшего, Всеволода, князя Холмского. В позапрошлом году мор у них начался (от нас перекочевал), и за год князей померло сразу трое... нет, четверо: Всеволод, Владимир и Андрей Александровичи и Семен Константиныч. Дядя их опять рыпнулся на Великий стол, но его опять обошли. На Великий стол сел Михаил Александрович, а дядя так в Кашине и остался. Получилось так...

—  Да черт с ними, как получилось, у меня от них уже голова кругом! Дальше-то что?