Так. В постели? А в какой конкретно? Что-то не при – помню, чтобы вчера я возвращалась в
Почивала я ровно поперек кровати, уютно завернувшись в пушистое леопардовое одеяло. В зашторенное окно золотистыми лучами стучалось утреннее солнышко. А голова моя неразумная-безмозговая покоилась на коленях у Энтони. Он сидел, откинувшись на высокие подушки (разумеется, тоже в хищное пятнышко), подперев голову рукой, смотрел на меня. А пальцами другой – и это я прекрасно чувствовала, – нежно перебирал мои разметавшиеся кудряшки. Какой ужас! Непричесанная, со сна я обычно выгляжу как Горгона Медуза. Боже, как неудобно… (В смысле – неудобно морально, лежать-то вполне даже удобненько и комфортненько.) От стыда и смущения я должна была, наверно, сквозь землю провалиться. Но почему-то не проваливалась, не хотелось. Совсем и нисколько. Дыркина, ты безнравственная особа.
– Венера, звезда моя утренняя, можешь не притворяться. Ты уже не спишь.
– Сплю, – пробурчала я.
– Неужели? Тогда плохая из тебя звезда.
– А из тебя – подушка!
– Почему это? Не пуховая, конечно, но смирная.
– Угу, зато с будильником, – парировала я, потягиваясь и не торопясь вставать.
Похоже, Энтони тоже никуда не спешил. И так на меня смотрит, что я невольно натянула одеяло до самого носа, опасаясь, как бы мои щеки не засветились румянцем ярче солнышка.
– Спасибо за ночь, Венера, – сказал он.
Я насторожилась. Мягкий тон и искренность в голосе несказанно изумляли. Плюс очаровательно милая улыбка – глубине моего смущения не было предела.
– А разве этой ночью между нами что-то было? – осторожно уточнила я.
– Было.
Я обмерла от этого долгого многозначительного взгляда.
– Твои сны, Венера.
– Мои – что?
– Они прекрасны.
– Ты видел мои сны?
Я села, но тут же опомнилась и запахнулась в рубашку.
– Не буквально, конечно, не бойся. Только эмоции: но и это совсем не мало.
– Надо же, мне снилось что-то хорошее? Странно, а я помню только этот навязчивый кошмар про ведьминские костры…
– Костры? Ты их видела?
– Еще как! Которую ночь поджариваюсь под полной луной. Барбекю по-монастырски! Говорят, навязчивые сны – по дедушке Фрейду – это голос нашего подсознания. Так может, у меня с головой не все в порядке?
– Не беспокойся, все у тебя в норме. Просто ты видела
– А, утешил, спасибо. Значит, я окей, а помешательство у тебя. Ну-ка признавайся, с какой это радости у тебя крыша едет?
И, требуя ответа, я набросилась на Энтони стремительной летучей мышью в одеяле. Повалив в подушки и едва не свалившись с кровати, я вырвала признание щекоткой:
– Да мне это проклятие по наследству досталось от прадедушки!
– Бедненький, – вздохнула я, отпуская его и отдавая обратно оторванную от воротника пуговицу. – И давно это с тобой?
– Четвертый год, доктор. Не вздыхай, я давно привык. Это тебе в новинку. А за всемогущество, по которому от зависти сохнет наш старый друг Альвис, ночные кошмары – пустяковая цена.
– Да? А что ж тогда, господин всемогущий, ночью тебе так паршиво было? Смотреть страшно – бледный, как утопленник, и дрожишь, как в лихорадке, а сам ледяной, как удав.
– А ты откуда знаешь? И кстати, почему ты здесь оказалась?
– Кот привел, – выпалила я. – Князь о тебе так беспокоится…
– А ты? – прищурился он.
– И я. Тоже. Немножко, – со скрипом пришлось признаться.
– Зря. Ночь была лунная? Тогда все ясно. В такие вампирские ночи любая нечисть немножко не в себе. Я не исключение. Венера, ты что предпочитаешь к завтраку – чай или кофе?
– Какао!
Но ни я, ни Энтони не двинулись с места. Он сидел на самом краю постели, обхватив колени руками. Рассматривал меня, как обложку книги, будто решая, стоит ли прочесть. Я тоже его изучала, в точно такой же позе – на противоположном углу кровати.
Зазвонил телефон. Тони не шелохнулся.
Включился автоответчик. Это оказался его отец. Старательно сдержанным голосом он сообщил, что позавчера две бабушки, Сандра и Линда, попали в автокатастрофу. Вдвоем они отправились за покупками, и на обратном пути в их такси врезался мусоровоз. Таксист не пострадал. А вот бабушкам не повезло – одна в реанимации, вторые сутки в критическом состоянии. Похороны другой состоятся сегодня.
Автоответчик пискнул и отключился.
В комнате ничего не изменилось. Только солнце за окном стало холодным. И старые часы в прихожей тикали нестерпимо громко.
ГЛАВА 39
Про фатализм
Печаль всегда бродит вокруг нас. Она похожа на глубокое синее море, которое тебя медленно топит, когда ты устал и больше не можешь бороться…
Мы ждали в приемной, пока тощая медсестра, рывшаяся в бумагах за конторкой, скажет наконец номер палаты, куда определили Линду.