Забывший имя Луны

– Ну и что! – Женя капризно надула губки, и я невольно посочувствовала добивающимся ее благосклонности кавалерам. – А я не хочу других! Вы только, пожалуйста, согласитесь, Анжелика Андреевна, а я все буду делать, и у меня все получится! Вот увидите! Вы же мне первая про историю рассказывали. Я через ваши уроки и интересоваться ей стала. И Дети Перуна! Вы думаете, я забыла? Я же все-все помню! И я не хочу всю жизнь секретаршей! Я бы раньше пришла, но у меня раньше денег не было. А теперь я могу… могу платить как надо… вы только не обижайтесь… то есть, согласитесь, пожалуйста… Вы же очень хороший учитель! И я так хотела, чтобы вы…Я столько думала, представляла себе… И можно же на вечернем учиться, туда поступить легче… – смятение и румянец были поистине устрашающи.

– Что-то слишком уж она волнуется! – мелькнула на мгновение мысль. Мелькнула и погасла, словно устыдившись сама себя. Наверное, девочка и в самом деле мечтала об этом своем триумфе. Вернуться прекрасным, платежеспособным, прочно стоящим на лапах лебедем к той, что помнит тебя гадким утенком, принести дорогие конфеты, рассказать о блестящих перспективах…

– Ну, ладно, Женя, давай попробуем, – вздохнула я. – Только, сама понимаешь, гарантировать я ничего не могу. И… право слово, лучше бы ты поискала кого-нибудь из университетских…

– Не хочу, не хочу, не хочу! Спасибо, спасибо, спасибо! – затараторила Женечка, и опять в ее чрезмерной для ситуации экзальтированности и явном стремлении закрыть тему почудилась мне некая недоговоренность. – Давайте, пока вы согласились, скорее чай пить.

– А мне чаю можно? – раздался вкрадчивый голос из коридора и на пороге во всей своей красе воздвиглась Антонина. – Ой, а что это у вас тут вкусненькое есть? – с насквозь фальшивым удивлением пропела она.

Нюх на сладкое у моей дочери феноменальный. Аппетит тоже. Однажды в новогоднюю ночь она съела семь шоколадок. Без малейших последствий.

– Это ведь Тоня, да? – искренне удивилась Женечка. – А я тебя помню. Ты тогда еще совсем маленькая была. А сейчас уже совсем взрослая. И рост – прямо фотомодель.

– Да, расту помаленьку, – меланхолично заметила Антонина. – Так я конфетку возьму? И еще вот эту, ладно? Чтоб потом не ходить…И вам разговаривать не мешать. Вы у мамы учились, да? – светски-равнодушно поинтересовалась она у Жени.

Многие коллеги учительницы рассказывали мне, что их собственные дети ревнуют мам к ученикам. В нашей семье ничего подобного не наблюдалась. Всех моих учеников, попадающих в ее поле зрения, Антонина расценивала с позиций сугубо материальной выгоды, которую можно с них поиметь. Сначала это были конфеты, цветная проволока, стеклянные шарики и прочая детская муть, ценность которой забывается вместе с детством, потом – жвачки, в последнее время – кассеты, диски, журналы и другая сопроводиловка молодежных музыкальных увлечений. Никаких иных чувств и мыслей по поводу маминой профессии до сих пор на горизонте не наблюдалось.

– Да. Тебе очень повезло, что у тебя такая мама, – серьезно сказала Женя.

Лицо Антонины скривилось в неописуемой гримасе. Пока мы с Женей пытались ее (гримасу) расшифровать, дочь шулерским движением цапнула из коробки еще одну конфету, крокодильски улыбнулась Жене и растворилась в полутьме коридора.

– Да-а… Дети растут… – философски заметила Женя. Я не выдержала и расхохоталась.

* * *

Количество бумаг, которые производит и бережно хранит любое казенное учреждение (например, школа) превосходит всяческое воображение. Кто сам не видел – не поверит. Я знакома с оптимистами, которые считают, что компьютеризация все изменит. Не знаю, почему, но мне в это как-то не верится. В бумажке, подколотой скрепочкой, подшитой в скоросшиватель или попросту сложенной в папочку, есть что-то успокаивающе-архитипическое. Намек на вечность. Выцветшие чернила, загнутый уголок, неистребимый мышиный запах… Серый ящик компьютера, черт знает как и на какой основе работающий – на такое пока не тянет…

Я и сама от этого не свободна. После двух недавних разговоров (с Вадимом и Женечкой) мне вдруг захотелось прикоснуться, подержать в руках свои, когда-то почти заветные папки, вновь услышать и увидеть то, что встает с изрядно пожелтевших страниц… «Неужели история Полоцкого княжества?! – с ноткой издевки спросила я сама себя. – Или все-таки твоя собственная молодость?»

Дверцы старого шкафа заскрипели и распахнулись, клубы нежной, тончайшей бумажной пыли полетели мне в лицо. Откуда-то сверху прямо мне на голову спланировала картонная картина, посвященная восстанию Спартака. Вернув ее на место, я зажмурилась, так как глаза уже щипало от подступающей аллергии и, не глядя, протянула руку туда, где лежали папки с материалами о Полоцком княжестве.

Некоторое время с тупым недоумением изображала Иоланту и вслепую шарила по шершавой (но чистой!) поверхности полки.

Потом открыла глаза и поморгала ими.

Папок не было.

Нигде.