Зачарованные

— Не путай могилу с Джанго, — произносит она и прищуривается. — Это не его обитель. Если тебе захочется навестить его или поговорить с ним, то, разумеется, ты имеешь полное право прийти сюда. Я не буду тебе препятствовать, ньета. Но никогда не забывай, что твой отец теперь повсюду. Его душа освободилась и стала ветром, который ерошит твои волосы, травой, по которой ступают твои ноги… дождем в грозовой туче, что высоко парит над горами.

Ее тонкая изящная рука указывает на красивый хребет Сангре де Кристо. Он вытянулся сине-серой дугой с белой шапкой снега наверху.

— Джанго — в бутоне каждого цветка. Он слился с энергией Земли. Поэтому ты можешь общаться с ним и в любом другом месте. И если ты замрешь и внимательно прислушаешься, то услышишь, как он ответит тебе.

Комок в горле не дает мне дышать. Слова Паломы напомнили мне сон, увиденный в первую ночь после приезда. Мой возлюбленный, в котором я осознала себя неотъемлемой частью Вселенной, вскоре погиб — прямо на моих глазах.

Я тяжело опираюсь на костыли, оглядывая смиренное кладбище. В Лос-Анджелесе они обычно тщательно планируются, строго учитывая правила ландшафтного дизайна. Состоят они из широких зеленых холмиков, иногда даже с прудиком. У них глянцевые голливудские названия, вроде Мемориальный парк «Лесная лужайка», долженствующие поддерживать иллюзию, что ваш любимый человек просто отлучился, чтобы участвовать в элитном загробном турнире по гольфу.

Но в Очаровании — совсем по-другому. Все доступно, лишено вычурности и мраморных мавзолеев. Это просто место, где люди хоронят своих близких, оно не пытается казаться чем-то еще. Кладбище начинается сразу за дорогой, практически на пустыре, и, похоже, не имеет четкого плана. Кресты и мемориальные доски установлены хаотично, без всякого порядка.

Но, несмотря на первое впечатление запущенности, я замечаю, что могилы ухожены, их явно часто посещают. Пышные букеты цветов, и искусственных, и настоящих, соседствуют на надгробиях с привязанными к камням разноцветными воздушными шариками. И это тоже создает впечатление сердечности и тепла. Чувствую себя столь умиротворенно, что мне не хочется отсюда уходить.

— Как он умер? — спрашиваю у бабушки, пытаясь здоровой ногой почесать загипсованную: зуд под повязкой чересчур сильный.

— Дженника всегда отмалчивалась, — добавляю я.

— Почему ты зовешь ее Дженникой? — мягко интересуется она.

И хоть ответ «Потому, что это ее имя» напрашивается сам собой, я понимаю — теперь не время для сарказма.

— Когда я родилась, ей едва стукнуло семнадцать, и мы в некотором смысле взрослели вместе. А потом, я вечно жила среди взрослых, не привыкших к сюсюканью. Друзья и знакомые звали ее Дженникой. Однажды, когда мне понадобилось привлечь ее внимание, я так к ней и обратилась. Я, конечно, выговорила имя неправильно, но она уловила суть. Это было первое произнесенное мной слово. С тех пор так и повелось.

Палома слегка улыбается.

— Но что случилось с Джанго? Он погиб в результате несчастного случая?

Оглядываю себя: вся побитая, в синяках. Только благодаря тщательному уходу Паломы и ее познаниям в целительстве я избежала могилы. Еще мне надо сказать спасибо Чэю, оказавшемуся возле меня в считаные секунды после удара. Как я и подозревала, Палома отправила его на мои поиски. В общем, минуло две недели, а я уже снова на ногах.

— Да, это был несчастный случай, — голос теперь абсолютно серьезен, — но совсем не такой, как твой.

Киваю, побуждая Палому продолжать. Я буквально сгораю от нетерпения, но знаю, что Палома все делает по своему усмотрению, и торопить ее бесполезно. Она поднимается, отряхивает колени от пыли и тихо произносит:

— Он ехал на мотоцикле по автостраде Лос-Анджелеса. Торопился на свидание с твоей мамой… Внезапно впереди идущий самосвал со свинцовыми трубами резко затормозил. Трубы, которые он вез, высыпались из кузова и попали в Джанго, сбросив его на трассу. Он погиб мгновенно. Официально причиной смерти названо обезглавливание.

Она поворачивается с видом человека, который не первый раз пересказывает трагическую историю и привык к жутким подробностям. Но я-то нет! У меня все переворачивается внутри, а во рту появляется горечь. Я роняю костыли, опускаюсь на землю, покрепче обхватываю себя руками и замираю.

Палома гладит меня по волосам, и прикосновения бабушки успокаивают меня. Я чувствую ее порывистое дыхание и шепот:

— Ньета, что с тобой?

Две недели назад я бы отмалчивалась. Спряталась бы, считая ее врагом, а не другом. Но с тех пор многое изменилось. Теперь я живу в мире, который большинство людей даже представить себе не в состоянии. Как гласит поговорка, меньше знаешь — лучше спишь. Повезло им! Впрочем, к счастью или нет, но я покинула их ряды. Сейчас я не могу игнорировать правду.

Палома твердит, что я должна найти способ принять себя и свою участь. В противном случае я буду не сидеть на кладбище, а лежать рядом с Джанго под могильной плитой.

— В Марокко, на площади Джема-эль-Фна, — начинаю я, и живот скручивает от боли.