Зачем быть счастливой, если можно быть нормальной?

У них был старомодный, традиционный брак, что заключалось в том, что мой отец никогда не готовил, а мама перестала работать вне дома, когда появилась я. Это очень плохо на ней сказалось – она и так была обращена внутрь себя, а теперь и вовсе огородилась стенами и погрузилась в депрессию. Ссорились мы часто и по разным поводам, но на самом деле это была битва между счастьем и безысходностью.

Очень часто я была исполнена гнева и отчаяния. Я всегда была одинока. Но вопреки всему этому я была влюблена в жизнь и по сей день продолжаю ее любить. Когда мне делалось грустно, я шла бродить в горы – на весь день, прихватив с собою только сэндвич с джемом и бутылку молока. Когда меня выгоняли из дома или – еще одно любимое наказание – запирали в подвале, где хранился уголь, я сочиняла истории и забывала о холоде и темноте. Я знаю, что это были способы выжить, но, может быть, отказ, любое несогласие быть сломанным, впускает достаточно света и воздуха, чтобы мы могли продолжать верить в мир и мечтать о побеге.

Я недавно отыскала несколько исписанных мною листков с обычной подростковой поэтической белибердой, но там оказалась строчка, которую я позже неосознанно использовала в "Апельсинах" – "То, в чем я нуждаюсь, существует на самом деле, если мне достанет смелости его отыскать".

Да, это присущая юности склонность к мелодраме, но, похоже, такой подход выполнял для меня защитную функцию.

Больше всего я любила истории о схороненных сокровищах, потерянных детях и сидящих взаперти принцессах. Сокровища отыскивались, дети возвращались, а принцесс кто-то освобождал и это, казалось, давало мне надежду.

А еще Библия гласила, что даже если никто на целой Земле меня не любит, то на небесах есть Господь, любящий меня так, как будто я для него – самое важное.

Я в это верила. Это мне помогало.

Моя мать, миссис Уинтерсон, не любила жизнь. Она не верила, что есть хоть что-то, что может сделать жизнь лучше. Однажды она сказала мне, что вселенная – это корзина с мусором, космическая помойка – и после того, как я немного обдумала услышанное, я спросила: "А крышка у этой помойки открыта или закрыта?"

"Закрыта, – ответила она. – Никому не спастись".

Единственным спасением был Армагеддон – последняя битва, когда небеса и земля будут свернуты, словно свиток, а затем спасшиеся обретут вечную жизнь в Иисусе.

Она до сих пор собирала Запас На Случай Войны. Каждую неделю она пополняла его новой банкой с консервами – некоторые лежали там с 1947 года – и я думала, что когда разразится Последняя битва, мы должны будем жить под лестницей, в чуланчике, где хранилась вакса, и проедать путь наружу через банки. То, что я с детства умела разбираться с мясными консервами, давало мне повод не беспокоиться о будущем. Мы будем кушать наш паек и ждать Иисуса.

Мне было интересно, освободит ли нас Иисус лично, но миссис Уинтерсон полагала, что нет. "Он пришлет за нами ангела".

Ну, значит, так тому и быть – ангелу в чулане под лестницей.

Мне еще было интересно, поместятся ли в чулан его крылья, но миссис Уинтерсон сказала, что ангел на самом деле не полезет в чулан – он только распахнет дверь и скажет нам, что пора выходить. И что наша обитель на небесах уже готова.

Эти мудреные рассуждения о жизни после апокалипсиса занимали ее ум. Иногда она казалась счастливой и играла на пианино, но несчастье всегда было близко, и вот, какие-то другие мысли затуманивали ее разум, она резко прекращала играть, захлопывала крышку и начинала ходить взад и вперед, взад и вперед по переулку позади домов, под веревками для сушки белья, ходить и ходить, будто что-то потеряла.

Она и правда что-то утратила. И утратила не пустяк. Она потеряла – или теряла в данный момент саму жизнь.

Мы могли помериться глубиной наших потерь. Я утратила теплое, безопасное место и первого человека, пусть даже бестолкового, которого я любила. Я утратила принадлежавшее мне имя и свою личность. Приемные дети теряют ориентиры. А моя мать чувствовала, что вся ее жизнь – это полная утрата ориентира. Мы обе хотели вернуться Домой.

И все-таки, я переживала насчет Апокалипсиса, потому что в изложении миссис Уинтерсон он выглядел очень пугающим. Я втайне надеялась, что жизнь продолжится до тех пор, пока я смогу вырасти и получше во всем этом разобраться.

В том, что тебя запирают в угольном погребе, есть единственная хорошая вещь – это побуждает тебя к серьезным размышлениям.

Прочтите эту фразу, когда она вырвана из контекста, и вы поразитесь ее абсурдности. Но пока я пытаюсь понять, как устроена жизнь и почему некоторые люди лучше других справляются с невзгодами, я возвращаюсь к тому, что это имеет отношение к принятию жизни, что, собственно, и является любовью к жизни, какой бы она ни была неадекватной, и о любви к самому себе, обретенной несмотря ни на что. Не в эгоистичном смысле, который как раз противопоставляет себя жизни и любви, но подобно тому, как лосось намеренно плывет против течения, каким бы сильным и порывистым ни был поток – плывет просто потому, что это его поток…