Зачем быть счастливой, если можно быть нормальной?

Я так и вижу их – отца, в вязаной кофте и вязаном галстуке, стоящего у полога и здоровающегося за руку со входящими; и маму – на полпути к проходу она помогает людям найти себе местечко.

И я тоже там, раздаю листовки со словами гимнов или хоралов – в евангельских церквях поют много хоралов – короткие, резкие, веселые стихи с зажигательными мелодиями, которые легко запомнить. Например, "Возрадуйтесь, святые божьи".

Противоречия трудно осознать до тех пор, пока вы их не проживете; чувство братства, простое счастье, доброта, готовность поделиться, удовольствие делать что-то нужное каждый вечер в городишке, где абсолютно нечем заняться – и в противовес этому жесткость догм, жалкая косность – ни выпить, ни закурить, ни сексом заняться (а если вы состоите в браке, тогда секс должно свести к минимуму); в кино тоже ходить нельзя (исключение было сделано для Чарлтона Хестона, сыгравшего Моисея в "Десяти заповедях"); читать нельзя ничего, кроме религиозной литературы, модно одеваться нельзя (мы, правда, этого и позволить себе не могли); и никаких танцев (разве что в церкви – и то что-то вроде ирландской джиги в божественном экстазе); и никакой поп-музыки, никаких карточных игр, никаких визитов в паб – даже чтобы выпить там апельсинового сока. Телевизор смотреть было можно, но только не по воскресеньям. По воскресеньям телеприемник накрывали накидкой.

Но я любила участвовать в Походах Славы, когда у меня были каникулы. Можно было сесть на велосипед и проехать тридцать или сорок миль к тому месту, где стоял шатер, а там кто-нибудь давал тебе колбасы или кусок пирога; дальше была служба, а потом паломники забирались в свои спальные мешки и укладывались спать на полу, а мы снова садились на велосипеды и ехали домой.

Миссис Уинтерсон приезжала на автобусе, отдельно от всех, чтобы иметь возможность покурить.

Однажды она привезла с собой тетушку Нелли. Они обе курили, но договорились никому об этом не рассказывать. Тетушка Нелли ходила в методистскую церковь, но теперь передумала. Все звали ее тетушкой Нелли, хоть у нее и не было своей семьи. Я думаю, что ее отродясь так звали, даже когда она была маленькой.

Она жила в убогой квартирке в каменном двухэтажном заводском доме в бедном районе. Туалет во дворе был один на три дома. Там было очень чисто – дворовые туалеты и должны быть чистыми, а в этом на стенке была еще и картинка, изображавшая юную королеву Елизавету Вторую в военной форме. Кто-то приписал на стене "Благослови ее Господь".

Может, уборная у тетушки Нелли и была общая, зато у нее был свой личный кран с холодной водой под окном снаружи, а в комнате стояла угольная печка, а на ней – большой жестяной чайник и тяжеленный железный утюг. Мы считали, что она по сю пору гладит вещи этим утюгом, а ночью кладет его к себе в постель, чтобы согреться.

У нее были кривые ноги и вьющиеся волосы, она была незамужней и такой худой, каким может быть только постоянно недоедающий человек. А еще ее никто никогда не видел без пальто.

Когда наши женщины пришли, чтобы обмыть ее и положить в гроб, им пришлось срезать пуговицы с ее пальто – иначе его было никак не снять, и они потом говорили, что оно больше напоминало рифленое железо, чем твид.

Тогда и выяснилось, что она носила шерстяное белье, свободного кроя лиф и что-то вроде нижней юбки, пошитой из кусочков и лоскутков – я думаю, она латала ее в течение многих лет. Вокруг шеи у нее был повязан плотный мужской шелковый шарф, которого из-под пальто было не видно, и этот довольно роскошный аксессуар привел к вопросу: у нее что, был любовник?

Если он у нее и был, то явно еще во время войны. Ее подруга сказала, что во время войны у каждой женщины был возлюбленный, без разницы, состояли они в браке или нет – так тогда повелось.

Как бы то ни было, теперь она носила шарф, нижнее белье, пальто – и ничего больше. Ни платья, ни юбки, ни блузки.

Мы думали, может, она в последнее время была слишком хворой, чтобы одеваться, даром что она могла дойти до церкви и обратно, и до рынка тоже. Никто не знал, сколько ей лет.

И до сих пор никто из нас не поднимался к ней в дом.

В маленькой комнатке было пусто – крохотное окно, залепленное газетой – для тепла; на дощатом полу – вязаный крючком коврик, знаете, какие делают из обрезков хлопка – шероховатые на ощупь, они лежат на полу, словно понурые собаки.

Еще там стоял каркас железной кровати, а на нем были навалены жиденькие комковатые перины – такое ощущение, что на набивку каждой из них пошло не больше одной утки.

Также в комнате находился стул, на котором лежала пыльная шляпа. Помойное ведро для ночных надобностей. И на стене – фотография молодой тетушки Нелли, одетой в белое платье в черный горошек.

Там же стоял шкаф, в котором обнаружились два комплекта штопаного белья, две стираные пары шерстяных чулок, и где висело обернутое в коричневую упаковочную бумагу черно-белое платье в горошек. В подмышках у него были нашиты лоскуты, чтобы уберечь ткань от пота – так полагалось делать в эпоху до появления дезодорантов. По вечерам вы просто стирали их вместе с чулками.