Зачем быть счастливой, если можно быть нормальной?

Я начала осознавать, что у меня есть компания. Писатели часто оказываются изгнанниками, аутсайдерами, изгоями и беглецами. Эти писатели стали моими друзьями. Каждая книга была посланием в бутылке, которую оставалось открыть.

*

**

Та же литера "М". Кэтрин Мэнсфилд – единственная писательница, которой завидовала сама Вирджиния Вульф... но я не читала Вирджинию Вульф.

В любом случае, тогда я не рассуждала с точки зрения гендерного равноправия или феминизма, потому что взгляды мои исчерпывались осознанием того, что я принадлежу к рабочему классу. Но я замечала, что женские фамилии встречаются реже и отстоят друг от друга на полках дальше, а когда пробовала почитать книги о литературе (что всегда оказывалось пустой тратой времени), то не могла не заметить, что все они написаны мужчинами и об авторах-мужчинах.

Меня это нимало не беспокоило; мне тогда грозила опасность захлебнуться и утонуть, а никому в открытом море не приходит в голову беспокоиться, из вяза или из дуба сделана доска, которая удерживает их на плаву.

Кэтрин Мэнсфилд была еще одной страдавшей от туберкулеза писательницей, как Лоуренс или Китс, и благодаря им я чувствовала себя веселее, несмотря на мучивший меня непрерывный кашель. Кэтрин Мэнсфилд – писательница, чьи короткие рассказы были так далеки от всего моего шестнадцатилетнего жизненного опыта.

Но в этом был весь смысл. Читать о вещах, которые имеют отношение к событиям вашей жизни, не так уж ценно. Из фактов много не выжмешь, они не пробудят страстную и мечтательную составляющую вашего характера. Именно поэтому познание себя сквозь призму художественного вымысла дает нам такую свободу. Чем более широкий круг чтения мы захватываем, тем свободнее становимся. Эмили Дикинсон едва ли выезжала за пределы своего поместья в Массачусетсе, но когда мы читаем: "Стояла жизнь моя в углу – забытое ружье...", мы понимаем, что встретили воображение, которое скорее разнесет жизнь в клочья, но не приукрасит ее.

Так что я читала и читала. Я читала о том, что выходило за пределы моей истории и географии, за пределы историй о подкидышах и кирпичах "NORI", за пределы истории о дьяволе и не той колыбели. Великие писатели не были где-то далеко, они были здесь, в Аккрингтоне.

*

**

В Аккрингтонской публичной библиотеке книги были расставлены в соответствии с десятичной классификацией Дьюи, а это означало, что все книги были тщательно каталогизированы за исключением всеми презираемых дешевых низкопробных романов. Так что вся романтическая литература была помечена розовой полосой на обложке и бессистемно расставлена по полкам в секции "Романтика". Истории о морских приключениях были помечены зеленой полоской и расставлены точно так же. На обложках ужастиков полоса была черной. У мистики – белой, но библиотекарь никогда не поставил бы Чандлера или Хайсмит в секцию мистики – это была литература, точно так же как и "Моби Дик" не попадал в морские приключения, а "Джен Эйр" не относилась к романтике.

Для юмора была отдельная секция с волнистой оранжевой полосой. Когда и каким образом на этих полках оказалась Гертруда Стайн, я так и не выяснила. Могу только предположить - это произошло потому, что написанное ею выглядело бессмыслицей...

Что ж, может быть, она так и писала, причем частенько, и по вполне осмысленным причинам, но "Автобиография Элис Б. Токлас" была восхитительной и истинно новаторской книгой в английской литературе – в том же смысле, в каком "Орландо" Вирджинии Вульф являлся потрясением основ.

Вульф назвала свой роман биографией, а Стайн написала чужую автобиографию. Обе женщины стерли разницу между фактами и вымыслом – Орландо был воплощением реальной жизни Виты Сэквилл-Уэст, ставшей прототипом героини, а Стайн описала свою возлюбленную, Элис Б. Токлас.

Конечно, Дефо тоже называл "Робинзона Крузо" автобиографией (Стайн на это ссылается), а Шарлотта Бронте вынуждена была назвать историю Джен Эйр биографией, потому что женщинам не полагалось писать выдуманные истории подобного толка – в особенности со слишком смелой, если не сомнительной моралью.

Но Вульф и Стайн оказались достаточно решительными, чтобы соединить реально существовавших людей со своим вымыслом и запутать факты – издание "Орландо" вышло с настоящим фото Виты Сэквилл-Уэст, а Элис Токлас была выведена в книге как писательница, хотя на самом деле она была любовницей Гертруды Стайн и никакой не писательницей.

Для меня, поглощенной вопросами самоосознания и самоопределения, эти книги стали решающими. Читать себя как художественную книгу и в то же время как факт – единственный способ оставить повествование открытым, единственный способ не дать истории развиваться самой по себе, зачастую к нежеланному всеми концу.

В тот вечер, когда я ушла из дома, я чувствовала себя одураченной, попавшей в ловушку, будто меня сносит течением – и даже не из-за миссис Уинтерсон, а из-за цепи мрачных событий, которой была наша с ней жизнь.