При патриархе Павле (539–542 гг.) в Александрии после смерти родителей, очень богатых людей, осталась сиротой одна девица. Она была некрещена. Однажды вышла она в сад, оставленный ей родителями. В глубине сада она увидела неизвестного человека, собиравшегося удавиться. Быстро подбежав к нему, она спросила:
— Что ты делаешь, добрый человек?
— А тебе какое дело? Уйди! Я в большом горе…
— Скажи мне всю правду. Может быть, я помогу тебе.
— Я много должен. Мои заимодавцы сильно теснят меня, и я предпочел скорее умереть, чем вести такую горькую жизнь.
— Прошу тебя… вот возьми все, что у меня есть, и отдай… только не губи себя. Тот согласился на это и уплатил долги. Между тем девица оказалась в стесненном положении. И немудрено: осталась без родителей, позаботиться о ней было некому. Придя в крайнюю бедность, она начала распутную жизнь.
Те, кто знавали ее родителей, говорили: “Кто знает суды Божии, как и для чего попускается душе падать”.
Молодой организм не вынес такой жизни: она заболела и — опомнилась. В сокрушении духа она просила соседей: “Ради Господа, сжальтесь над душой моей и поговорите с епископом, чтобы мне стать христианкой”[1]
. Но все отвернулись от нее с презрением.“Кто пожелает быть восприемником такой распутной женщины?” — говорили о ней. И была она в большой скорби.
Когда она совсем пала духом при таких обстоятельствах, явился ей Ангел Господень в виде того человека, которому некогда оказала она милость.
— Что с тобою? — спросил ее Ангел.
— Я желаю сделаться христианкой и, увы, никто не хочет сказать обо мне.
— Вправду ли ты желаешь?
— Да, и прошу тебя об этом.
— Не падай духом! Я приведу кого-нибудь, и тебя примут в лоно Церкви.
Ангел приводит еще двух Ангелов, и они относят ее в церковь. Потом, приняв вид известных сановников, приглашают клириков, в обязанности которых было крестить новообращенных. Клирики спрашивают сановников:
— Ручается ли ваша любовь за нее?
— Да! — отвечают они.
Клирики совершили все, что следует по чину над готовящимися ко Крещению, и окрестили ее во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Потом облекли ее в белые одежды новокрещенных. Ангелы перенесли ее в дом и стали невидимы.
Соседи, увидев ее в белых одеждах, спрашивали:
— Кто окрестил тебя?
— Кто-то пришел, — отвечала она, — отнесли меня в церковь, сказали клирикам, и они окрестили меня.
— Да кто же именно? Какие клирики?
Об этом она ничего не могла сказать. Доложили епископу. Епископ призвал клириков, приставленных к Крещению.
— Вы ли окрестили ту женщину? — спросил епископ.
Те не отреклись и подтвердили, что были приглашены для совершения Таинства таким-то и таким-то из сановников при правителе. Епископ посылает за указанными лицами и спрашивает у них, точно ли они поручились за девицу?
— Ничего мы не знаем, — отвечали те. — Не знаем и тех, кто сделал это.
Тогда епископ понял, что это — дело Божие. И, пригласив новокрещенную, спросил:
Скажи мне, дщерь моя, что сделала ты доброго?
— Я блудница и бедная… Что же доброго могла я сделать?
— Так-таки и не знаешь за собою ни одного доброго поступка?
— Нет… вот разве это… однажды я увидела неизвестного мне человека, собиравшегося удавиться. Его сильно теснили заимодавцы. И, отдав ему все мое состояние, я избавила его от беды…
Епископ с умилением выслушал ответ новокрещенной и прославил Господа:
Как заботились о своих крестниках наши предки
В словаре В. Даля мы находим редкие по красоте слова, навевающие нам образы ушедшей эпохи:
В начале XX столетия в России еще сохранялись благочестивые обычаи старины. Крестный отец, кроме покупки крестика для возложения при Крещении, принимал на себя вознаграждение церковного причта за труд при совершении Таинства. Крестная мать покупала крестильную рубашечку для младенца и дарила родительнице “на зубок”.
Участие восприемников и близких к семье лиц служило выражением радости, яко родися человек в мир, и желания облегчить по силам тяготы родителей в воспитании родившегося ребенка. Крестины сопровождались семейным праздником. Этот праздник и участие в первых заботах родителей о младенце их близких как нельзя более совпадали с радостью Церкви о своем новом чаде. Материальное участие служило выражением духовного участия членов Церкви, побуждаемых братской любовью разделять заботы семьи о новом члене.