Зачем писать? Авторская коллекция избранных эссе и бесед

Писатель пишет отталкивающую книгу (а «Портной» многими именно так и воспринимался) не для того, чтобы продемонстрировать свою отталкивающую суть, но чтобы говорить от имени отталкивающего персонажа, тонко изобличить его отталкивающую натуру, показать, как это выглядит и что это такое. Чехов мудро предупреждал и читателей, и писателей, что задача художника состоит не в решении вопроса, но в правильной постановке вопроса[177].

Поскольку золотое правило фрейдизма гласит, что в личной истории нет ничего мелкого или вульгарного, о чем не стоило бы говорить, и, точно так же, нет ничего ни постыдно ужасного, ни благородного, прием у психоаналитика стал для меня подходящей ситуацией, где бурная исповедь моего героя была уместной. Кабинет психоаналитика, подмостки, на которых разыгрывается действие книги, – это именно то место, где человек может ничего не скрывать о себе. Правило тут одно: никаких правил! И я пообещал себе не отступать от этого правила, чтобы позволить молодому еврею создать сатирическую карикатуру на жизнь и нравы его еврейской семьи, в которой наиболее комичным персонажем выступает сам сын-насмешник, попавший под обстрел своей же собственной сатиры. Уродливая злобность этой оглушительной сатиры, соединенная с ее гипертрофированным реализмом, – а мой портретист рисует скорее карикатуры, бравируя тягой к непотребным выражениям и экстравагантности, – пришлась по вкусу далеко не всем, конечно, как и запальчивая грубость Портного, бесстыдность его вожделений и греховное злорадство, с которым он описывает свои смехотворные оргазмы. Я же, со своей стороны, расправив крылья безудержного веселья, далеко улетел от образа благовоспитанного литератора, каким был в начале своей карьеры.

Гротескное представление Портного о своей жизни во многом возникло под действием всяческих правил, стыдливых запретов и табу, которым более не следовала наша сексуально раскрепощенная молодежь – даже в самой глухой американской деревушке. Однако в пору взросления американских подростков 1940‐х годов – они тогда даже помыслить не могли, что через полвека возникнет интернет-порнография, – эти ограничения доминировали в анклаве, где молодой Портной столь остро переживал встречу с запретными реалиями полового созревания: маниакальной настырностью эрекций, властным деспотизмом тестостерона.

Вследствие кардинальных изменений в области морали за последние сорок пять лет новость о похотливости молодежи, считавшаяся возмутительной в те времена, когда Портной в 1969 году впервые поведал психоаналитику историю своих фаллических бедствий, в наше время во многом утратила сенсационность. В результате моя непристойная книга, родившаяся в вихре шестидесятых, сегодня так же устарела, как «Алая буква» или как одновременно выросшие на той же самой поляне «Пары» Апдайка, еще один роман о гениталиях, в ту пору настолько шокирующий, что он сильно пошатнул и без того неустойчивые представления тогдашних американцев о границах допустимого разговора об эросе и зове похоти.

Александр Портной, покойся с миром.

Беспощадная интимность художественной прозы

Речь на праздновании восьмидесятилетия Рота в музее Ньюарка 19 марта 2013. Опубликована в сборнике «Филип Рот в 80 лет» (New York: Library of America, 2013)

1

Сколь бы это ни было соблазнительно, я не обрушу на ваши головы сегодня тонны историй о моем счастливом детстве в районе Уиквахик или о том, как мне эмоционально близка почти каждая обыденная и непоэтичная примета Ньюарка того далекого времени. У восьмидесятилетнего мужчины нет никакой причины сожалеть о том, что жизнь раньше была совсем другой, или утомлять слушателей сентиментальными разглагольствованиями о том, что раньше все было по‐другому.

Район Уиквахик расположен в двадцати минутах езды на автобусе отсюда. Я это точно знаю, потому что, когда я учился в начальной школе на Чанселлор-авеню с 1938 по 1946 год, нас возили на школьном автобусе сюда, в музей, смотреть знаменитую коллекцию ювелирных украшений, многие из которых были изготовлены в Ньюарке.

Но больше я ни слова не скажу о школе на Чанселлор-авеню или о том, что, когда я там учился, в Национальной лиге было всего восемь команд и восемь команд в Американской лиге, или о том, как мы любили осторожно отколупывать с валяющихся в водосточных канавах смятых сигаретных пачек серебряную фольгу, скатывать ее в большие шарики, которые мы потом приносили в портфелях в школу и сдавали на нужды фронта.