Ты прочитала всего одну его книгу – откуда все это… Сам я к тому времени прочитал две, от этого было еще хуже. Ну чему я мог научить тебя, если прочитал всего две книги Лимонова, как я мог с тобой спорить? Но я знал, что мог и должен был. Лимонов – он внутри, вокруг и над, а не в книгах. Все должно быть известно до того, как ты об этом прочтешь, говорил я. Буквы должны вызывать лишь одно чувство – я и так это знал, а теперь вот просто освежил. Но ты поедала содержимое Светкиных тарелок с улыбкой, словно заказала все это на свои деньги в ресторане. Неужели тебе настолько плевать на нее, а? Ну откажись, откажись хоть раз от еды той, с чьим мужем ты мотаешься по посадкам и лесам, обдирая спину о кору деревьев, распугивая воробьев прекрасно-сладостным рычанием.
Не должен лезть тебе в горло Светкин кусок, но он лезет.
Много раз мне казалось, что котлета наконец не выдержит, разбухнет в твоем горле, из нее вылезут маленькие мясные щупальца, прорвут твое горло, заползут в уши, вонзятся в глаза… Брызнет Светкин компот у тебя из ноздрей, смешанный с кровью. Повыбивают тебе зуб за зубом вдруг ожившие молоточки куриных косточек. Но нет, ты ешь – и слушаешь журчание реки. У тебя обед. И эта река. Одна на всех нас. Еще вчера она уносила вниз по течению беспечный смех моей дочери, но уже сегодня уносит обглоданные тобою куриные кости.
Тянулись тяжелые, душные месяцы.
Иногда нам удавалось вырваться ко мне в деревню на ночь.
Мы ложились в четыре, а в шесть ты уже вставала, чтобы ехать домой. Ты включала свет, загоняя меня, похмельного, сонного, с головой под одеяло. Ты шуршала юбкой, кофтой, лифчиком, надевая все это медленно, растягивая мои мучения. Затем ты доставала припасенные на утро кефир и булку – и начиналось самое страшное. Ты глотала этот кефир просто издевательски. Хотелось сдохнуть. Езжай и пей в машинке! Выйди на улицу – и пей там! Выключи свет, уходи! Неужели тебе не бывает плохо? Неужели не ты заснула в четыре утра, как и я?
Стоит как ни в чем не бывало, уже напомаженная, уже нарумяненная, уже причесанная, и пьет кефир. Прямо в темечко, в пульсацию вен, в ломоту глаз.
Однажды мы решили изменить своим планам и пошли далеко в поле, взяв с собой две бутылки шампанского и сигару. Ты неумело курила ее и кашляла сквозь смех. Мы пили шампанское из горлышка, то и дело опрыскивая им чернозем. В поле была абсолютная тьма, звезды сыпались с неба, как новогоднее конфетти. А может, это просто была такая ночь? Ночь в августе, когда осыпается небо, предвещая скорое увядание всему?
Мы сидели на клочке травы, чудом сохранившемся в поле, и смотрели, как звезды летят, теряясь где-то посередине между нами и космосом. Ты завела разговор о том, что мы мучаем своих супругов, я не дал тебе его закончить и повалил прямо на пашню. А звезды все падали, падали, но ты так часто выдыхала в небо, что они гасли, лишь начав свой полет.
Эта черная августовская ночь давила мне на плечи, я вспотел, но не мог остановиться. Это была ты, та, которую обещало мне небо – и вот наконец подарило окончательно. Я поднял голову, посмотрел вперед, в темноту. Показалось, кто-то притаился там, вдалеке, присел на корточки и плачет, закрыв ладонями лицо. Эти ладони и было все, что я видел во тьме, остальное дорисовывалось само, но всхлипы и стоны – они были реальными. Я хотел спросить тебя, видишь ли ты что-нибудь, но ты стонала в унисон с существом. Я закрыл глаза и усилился, ускорился, а через минуту зарычал, больно укусив тебя. Ты вскрикнула, заплакала, но сразу же разродилась звуком счастливым, победоносным, и я стал целовать тебя куда попало, с удовольствием проглатывая маленькие катышки земли, что покрывали твое лицо.
Дойдя до ближайшего фонаря и осмотрев себя, мы увидели, что все извалялись в каких-то перьях. Мы смеялись, собирая эти перья друг с друга. У тебя их было особенно много в волосах.
Земля, перья и колтуны в твоих волосах – такова моя любовь. Любовь? Неужели? Так вот оно что? Это – любовь? Так вот она какая значит? Вся из земли, перьев и сгоревших звезд? Из этой вот улыбки, из мятой твоей кофточки, с торчащей лямкой бюстгальтера? Из этих полных шампанского глаз? А где же наши две бутылки? Мы забыли их в поле, так и не допив. Оставим духам ночи на опохмел.
Теперь я знаю, как ты выглядишь, любовь, я знаю, что ты такое. Вот они – вопросы на ответы.
Мы стали смеяться, срывая траву в темноте и кидаясь ею друг в друга, и я попросил тебя не глотать кефир в шесть утра, не включать свет. Ты сказала, что все это тоже часть любви, просто не совсем очевидная часть. Я поверил и посадил тебя на плечи.