Зачем ты пришла?

– Слушай, любимая… а представляешь, каково сейчас твоим лифчикам, кофтам и платьям под балконом… Они лежат под снегом, одинокие… думают, где там наша хозяйка ходит… С кем она сейчас…

– Блин, что же это за мудак на мою голову… – сказала ты и уронила варежку.

Я поддал ее ногой – и тут же побежал за ней, крича на бегу:

– Скоро Новый го-о-о-од!

Новый год мы решили встречать у твоей мамы, втроем. Она справедливо хотела посмотреть, с кем же это милуется уже столько времени ее единственная дочь. У нас было пять бутылок шампанского и целый стол салатов. Мама рассматривала меня строго, привычно, а тебя так, словно в первый раз видит.

В ожидании Путина мама стала расспрашивать меня о работе. Ей не нравилось, что дочь связалась с ресторанным певцом. Но ты не дала ей договорить:

– Мам, он в поиске работы, такое бывает, хватит.

Ты смотрела на меня так, словно я отливал платиной.

Твоя мама была не из робких. Она говорила, что до сих пор не может понять, как можно было уйти от мужа, лишить ребенка отца. Я во многом был с ней согласен, но говорить об этом при мне… Ты все понимала, старалась сменить тему.

И вот наступило Putin's time. Надо было отламывать кусочки от шоколадки и кидать их в бокалы. У меня откололся слишком большой кусок, но мне это нравилось. Я сунул его в бокал, он наполовину торчал оттуда, словно кривой шоколадный айсберг. Мама с изумлением смотрела на это, но уже ничего не говорила.

Путин сообщил, что россияне – самый терпеливый и отзывчивый народ, что россияне никогда не желают зла другим народам, что россияне великодушны и нестяжательны. Мы выпили, я закусил своим айсбергом, ты мечтательно смотрела в телевизор, мама потирала глаза и копалась вилкой в салате.

…Завертелся разговор о том, что тетя Люба из дома напротив больше не может терпеть ежемесячного понижения оклада, что Михаил Алексеевич, управдом, сказал, что никогда не подает деньги нищим, потому что за каждым из них стоит мафия, что позавчера где-то под Норильском члены ультраправой организации «Правая рука судьбы» убили двух кавказцев на вокзале, что воспитательница в соседнем детском садике отнимала еду у детей, что мать обворовала собственного сына…

Ты вскрикнула:

– Ты бы спел нам что ли!

Я посмотрел на Баскова, пляшущего в экране «Первого канала». Ты его выключила. И мне пришлось петь.

Сама собой полилась из гортани, подслащенной айсбергом, «Как молоды мы были».

Твоя мама меня похвалила, но тут же ее понесло куда-то в даль и в глубину: почему это я спел такую сложную песню? Зачем? Ведь Новый год, мог и что-то полегче. Хочешь казаться лучше, чем ты есть? Хочешь произвести впечатление? То есть ты натура эгоистичная и избалованная? Почему ты ушел от жены? Общаешься ли с дочкой? Почему ты не обнимаешь Ляну? Что у тебя за наколка была на руке? Чем ты ее сводил?!

Работать детектором лжи она закончила словами: «Ладно, молодежь, сидите. Я спать». И ушла.

А нам пора было ехать к Бастрыкину, чтобы там продолжать феерию празднества, которая у твоей мамы дома была совершенно немыслима. Ты с улыбкой сказала, что у Бастрыкина, наверное, накурено, слишком много людей и все пьют водку без меры. Поэтому давай-ка мы пока поднимем бокалы, тост за нас двоих, а потом поговорим.

Мы выпили по бокалу, но разговор о Бастрыкине не клеился. Выпили еще – ты половинку, я два. Ты снова включила Баскова, улеглась на меня, сказала, что объелась и не можешь никуда ехать. Я начал нервничать: ведь договаривались, что встретим у матери, посидим и поедем к Бастрыкину.

На слове «Бастрыкин» ты нахмурилась и поцеловала меня в руку. Я встал и начал собираться. Не хочешь, я поеду один. И даже не заметил, как в руке моей оказался еще один бокал шампанского и шоколадная конфета. Поедешь, сказала ты, но давай сначала… вот тут… у спинки кресла… сзади… посмотри, как удобно будет…

И голос твой, голосок-колосок-колокольчик, такой прямо прозрачный… Динь да динь, дон да дон – поцелуй меня скорее прямо вот сюда…

Мне ничего не оставалось, как подстроить свою интонацию под твою.

Динь да динь, дон да дон – а потом, после того, как у спинки кресла, сразу к Бастрыкину! Динь да динь, дон да дон – посмотрим, потому что время уже позднее, а у нас еще много шампанского, но оно на утро, а сейчас у спинки – и поспать, представь, как классно. Динь да динь, дон да дон – не вижу ничего классного, надо к Бастрыкину. И скорее уже. Динь да динь, дон да дон – ты можешь перестать говорить и скорее… а-а… а-у-у-м-м-м динь да динь, да динь, да динь, да динь, да динь, да динь, да динь, да динь, да динь, да динь, да динь, да динь, да динь, да динь, да динь, ДА ДОН-Н-Н-Н! Я попытался заткнуть тебе рот кончиком одеяла, но ты второй раз – ДА ДОН-Н-Н! Я зашептал, что мать сейчас проснется, что соседи наверху, наверное, никогда такого не слышали, как ты тут – ДА ДОН-Н-Н! Ты засмеялась, повалила меня на кровать, стала делать массаж.