Зачем ты пришла?

И я, конечно, завелся.

Сам не заметил, как уже орал на тебя, говорил, что тебе пишут стихи какие-то школьные друзья, которые не друзья давно, а пузатые похотливые инженеры. И еще там что-то орал в этом же духе. Ты орала, что я трахаю девочек на концертах «Нижних земель». Я же сказал тебе, что девочки те давно стали мамами. Ты не поверила, выбросила омлет в раковину, туда же швырнула сковородку, повернулась, сорвала тряпку с головы и с наслаждением, с каким-то лисьим облизыванием каждого слова, с поганеньким таким прищуром стала говорить, чтобы я после выступления обязательно попросил себе в подарок трусики Белки и Стрелки. Ты мяукала: скажи им, я вас слушал, Белочка и Стрелочка, и теперь вы просто обязаны отдать мне свои трусики, обе. А ну снимайте прямо тут – и отдавайте. Это будет последним аккордом выступления. И вообще – возьмите за правило – приз после чтения стихов, каждый раз приз! Трусы Белки и Стрелки самому внимательному слушателю! А кто это? Кто самый внимательный, как мы узнаем? Конечно, по овациям зала! Посмотрите, вот сидит мужчинно, он слушал внимательнее всех?! Хлопки, крики, свист. Но нет, недостаточно. Мало. Не видать ему трусов двух собачьих поэтесс. О, смотрите! Какой красавец, какие трицепсы! Он слушал внимательно? Свист, крики, хлопки. Не-е-е-т, это не он. Не дадим ему трусы, огненно-священное кружево наше. А это? Кто это? Боже! Это же сам Сергеев, писатель и музыкант, красавец и умница, дамский любимец, тончайшей организации личность! Он? Может, он слушал внимательнее всех? А? Овации! Крики одобрения! Осклизлые причмокивания! Ну конечно! Конечно! Конечно же! Вот кому мы отдадим свои трусики. Музыку, музыку нам! Самую эротичную, что есть! Ты задыхалась, глотала слова, но продолжала. Я смотрел и слушал открыв рот, словно в театре.

– И вот… Белка и Стрелка подползают к Сергееву, томно высовывают языки, трогают его за ноги и руки, облизывают щеки. Садятся на колени по очереди, потом целуют друг друга. Они же у тебя лесбиянки еще, да? Собаки-то эти? Да-а-а, наверняка-а-а. А Сергеев весь в кайфе, весь растекся, весь стал такой… скользкий, мерзкий, как гадина, червяк, мокрица, паук… Да, о да, еле дышит Сергеев, великий писатель и музыкант. И вот – кульминация. Фанфары! Светят фары! Орут моторы, и все ликуют! Белка и Стрелка, покачивая бедрами, лезут под свои мини-юбки из дешевого трикотажа, виляют медленно задницами и снимают, снимают, снимают потихоньку трусы свои кружевные, с естественным поэтическим ароматом, с привкусом гениальности и индивидуального стиля… снимают, снимают, снимают… – ты выгнулась, облизала губы, кинулась на меня, стала колотить кулачками по макушке, плечам и по лбу и все кричала: – И по роже, по роже, по роже, по роже! Хочешь их трусов, да? Хочешь, да?

Моих тебе мало? Хочешь собачьих, сучьих-вонючих, хочешь?! Беги, пошел, вон из дому и ни костей тебе, ни мяса, ни нового поводка! Беги, псенок, беги. Смотри только блох мне домой не натаскай…

Мне захотелось зарычать, залаять и прокусить тебе правую булку, но что-то перемкнуло внутри головы, и я просто ушел на двух человеческих ногах.

Ушел, чтобы вернуться через три дня и три ночи. Вернуться без крови. Вернуться с сухим и полусладким (примерно напополам) вместо нее.

Белку и Стрелку в те дни я так и не увидел.

Что-то странное в тебе шевельнулось тогда. Ты захотела чего-то нового. И недобрый старый знакомый принес мне это новое-веселое. Ты в тот день словно играла в саму себя, таскала себя по дому, словно куклу. Все жеманничала, стреляла глазами по стенам, таинственно похихикивала, пела идиотские песни.

Мы откушали с тобой нового-веселого напополам. И тебя потянуло за руль. Ты просто открыла дверь машинки и упала на сиденье – смазанная улыбка, блестящие глаза. Я волновался за тебя, хотя и сам становился все веселее и глупее. Мы поехали в квартиру к моему отцу, туда, где случился наш неудачный первый раз.

Казалось, ты ехала во сне. Мы чудом избегали столкновений. И ты… во всем черном, с карими глазами… Я смотрел на тебя, не в силах не смотреть. Черты твои становились все величественнее, все мудрее. Изо рта вырывался уже не смех, а снисходительный хохот над всем сущим. Ты уже не просто крутила руль, ты управляла бытием этими тонкими ручками. Поворот вправо – и все пространство смещается, наклоняется, налетают один на другой дома и тротуары. Поворот влево – и стаи ворон заваливаются, не летят, а сыпятся вниз, смешиваясь в падении с детьми в разноцветных шарфиках и подвыпившими работягами.

Твой взгляд разгоняет встречные машины, каждое движение заставляет мир содрогнуться, выйти из себя. Где едем мы? Это лес, двор или небо? Дома и деревья перемешались с облаками, кто-то на велосипеде промчался по капоту машинки. Только я проводил велосипед взглядом, откуда-то вынырнул гигантский воздушный шарик и тут же взорвался.