Зачем ты пришла?

Баран крутил и вертел, стучал домкратом, поднимал и опускал меня, тряс меня. А ты все что-то ему рассказывала, похихикивая.

И снова багажник – хдыщ!

– Готово, – баран был доволен, пересчитывая купюры. Ты тоже была довольна бараном, села в машинку:

– Чего же ты не вышел-то колеса потаскать?

Все мое зло на тебя резко уползло куда-то в утробу, и сухое горло сказало:

– Его работа – вот пусть и таскает.

Ты словно скомандовала:

– Ага. А ты иди поэту за стишки претензии предъявляй. Иди. Забирай все пароли. Они твои.

Я не стал забирать пароли, а просто снова взял тебя на концерт.

– Зачем ты вообще поешь в этой группе, если тебя это так бесит?! – ты задавала вопросы, которые не имели даже намека на ответ. – Вы никому не нужны со своей вторичной музыкой!

Концерт «Нижних земель» провалился. Вместо ожидаемых двухсот пятидесяти пришло всего пять человек, хотя устроители, эти очкастые поэты и сисястые поэтессы, пророчили полный аншлаг.

С нами выступал Мурзин. Сам Мурзин! Человек, который может соперничать по количеству написанных песен с Дэвидом Боуи, бард и наркоман, контркультурщик, прославившийся участием чуть ли не во всех маргинальных панк-проектах конца восьмидесятых. И на него, на Мурзина, которому я покупал коньяк перед концертом, так как у него было только на метро, пришло пять человек. Четыре на него и один на нас. Или наоборот?

– Да потому что! – орал я, чтобы перекричать проезжающие по автостраде машины. – Потому что! Все закрыто! Я даже бутылку пива после концерта выпить не могу. Потому что все закрыто! И ты закрыта от меня вместе с магазинами. Тебя закрыли. И повесили амбарный замок.

– Ну ты же пил с Мурзиным коньяк. Зачем тебе сейчас еще пиво?! Зачем оно?! Ну не пришли на концерт люди, да и черт бы с ними, чего ты так расстраиваешься?

– Да потому что! – орал я.

Мне вдруг стало так жарко, что глаза разболелись где-то в середине черепа. Я снял куртку, снял белый свитер, подаренный тобой, и скомкал его, смял, возненавидел.

Ты шла чуть сзади, не поспевая за мной. Я размахнулся и швырнул свитер в мусорный бак, что чернел на другой стороне тротуара. Ты остановилась, раскрыла в бессилии рот, растопырила глаза, пальцы твои и нижняя губа вибрировали.

– Ты… да ты… да ты… – ты не могла сказать ни слова.

«Дон да дон, да дон, да дон…» – вспомнил я новогоднюю ночь у твоей мамы.

Я бросился к тебе, схватил за воротник куртки, кричал:

– Да! Да я! Да я! Что я?!

Поток машин гудел за спиной, он заглушал твои всхлипы. Сначала одна, потом другая машина тормознула:

– Девушка, все в порядке? Помощь не нужна?

– Нет, – качала ты головой, вытирая глаза.

Я отпустил тебя. Думал, побежишь сейчас в метро, в магазин, сядешь в одну из проезжающих машин, не знаю, потеряешься, исчезнешь, примкнешь к оранжевым кришнаитам. Но ты полезла в мусорный бак и достала оттуда мой свитер весь в каких-то очистках и слизи. Осматривала его, отряхивала, словно собиралась сейчас же продать.

Твои слезы текли нескончаемым потоком, внутри меня закрутился вихрь, забушевали раскаленные стихии, и я снова бросился на тебя, схватил за голову, прикоснулся лбом своим к твоему и говорил, говорил, говорил, сквозь зубы, еле ворочая злым пересохшим языком:

– Прекрати, ты слышишь? Прекрати, сказал, рыдать. Ты слышишь, прекрати. Прекрати…

Но становилось только хуже. Ты куксилась, стала вся в каких-то рубцах, морщинах, как я вообще на тебя посмотрел, а?! Как?! Почему?! Поганый белый свитер. Поганые «Нижние земли». Бывшая бард-звезда Мурзин! Сдохните. Все задохнитесь. Все.

Ты начала вдруг биться головой о кованый забор. Ты билась головой, но кричала: «Прекрати, тварь, что ты делаешь!» А я не мог прекратить, это не я! Ты сама, сама, сама билась. Я вдруг отметил, что ты похожа сейчас на то самое лицо с картины Мунка «Крик». Как? Как я мог с тобой связаться?

Я отвернулся, оставив тебя висеть на заборе, и пошел прочь, а потом побежал.

Оглянулся. Ты бежала сзади, что-то крича. Белый свитер мотался в руке, словно безногий и безголовый труп.

Впереди замаячили какие-то люди с красными флагами. Несколько омоновцев теснили их. Люди пытались прорваться сквозь кордон. Навстречу мне бежали три девушки, жестикулируя на ходу, крича, оглядываясь назад. Но их никто не преследовал… Они пронеслись мимо меня.

Обернулся. Одна из них зацепила тебя на бегу, свитер упал на асфальт, трепыхался на ветру. Ты остановилась, озираясь по сторонам.

Вдруг слева показалась огромная разнородная толпа – белые шары, флаги, плакаты «Долой!», «Нет правительству!», «Имперские оккупанты – прочь из Москвы!»

Я побежал к тебе, за тобой, но ты была слишком далеко. Толпа подхватила тебя и понесла прямо на стену омоновцев. Я потерял тебя из виду. Рядом со мной упал один камень, потом второй, словно первые крупные капли дождя.

Побежал, разрывая толпу, в самую гущу. Налетел на девушку с надписью «Русские» на груди, она упала, разметав волосы, на которые тут же наступил чей-то огромный сапог: еще пять сантиметров – и сапог раздавил бы ей голову. На светлых волосах ее остался грязный след.