Зачем убили Сталина?

Причем «сплочение» выглядело тем более подозрительным, что наиболее разумным со стороны Кузнецова и Вознесенского было бы потребовать обложить тело льдом да и отправить в Москву самолетом. Но они почему-то настойчивости не проявили. А ведь обязаны были это сделать, коль уж были на месте события – даже Попков, которому на Валдае ни по чину, ни по обязанностям находиться не требовалось. Обязаны были потому, что смерть такой крупнейшей политической фигуры, как Жданов, могла ведь оказаться и не естественной! Жданова вполне могли ведь и отравить. С учетом всех возможных причин патологоанатомическое исследование должно было быть вообще-то комплексным и очень тщательным!

Так что, говоря откровенно, срочный и не вызванный обстоятельствами прилет к телу Жданова Кузнецова и Вознесенского и их присутствие на Валдае представляется мне сознательными прикрытием того преступного действа иод названием «вскрытие тела», которое тут предстояло разыграть «врачам». Присутствие же Попкова в этом случае было прикрытием уже для Кузнецова и Вознесенского – мол, все три наиболее близких ученика прибыли к еще не остывшему телу учителя, чтобы немедленно-де почтить его память.

И, при странном попустительстве «соратников» покойного, действо состоялось: якобы под нажимом профессора Егорова профессор Федоров произвел вскрытие в неприспособленном для этого помещении полутемной ванной комнаты одной из санаторных дач. Егоров заставил, а Федоров почему-то согласился.

Федоров обнаружил на сердце Жданова свежие и застарелые (!) рубцы, доказывающие, что Жданов перенес уже несколько инфарктов, благополучно «не обнаруженных» Карпай и прочими «диагностами». Однако Егоров потребовал, чтобы результаты вскрытия соответствовали ранее поставленному им лживому клиническому диагнозу. А Федоров почему-то и на это согласился, и в его описании инфаркты были заменены «некротическими очажками», «очагами миомаляции» и «фокусами некроза»… Причем эти «фокусы» продолжились и в Москве, где «консилиум» в составе профессоров В.Н. Виноградова, В.Ф. Зеленина, A.M. Маркова, В.Е. Незлина, Я.Г. Этингера, П.И. Егорова, ознакомившись с анатомическим препаратом сердца покойного, доставленным – вместо самого тела покойного – с Валдая на самолете, тоже ничего «не заметили».

Когда Жданов умер, Тимашук написала письмо начальнику Главного управления охраны МГБ Власику. Началось расследование, и 6 сентября 1948 года профессор Егоров собрал в своем кабинете совещание, где заклеймил Лидию Федосеевну как невежественного врача и «чуждого, опасного» человека.

Тимашук действительно была опасна своим профессионализмом и честностью. Поэтому Егорова поддержали Виноградов, Майоров, патологоанатом Кремлевской больницы Федоров и профессор Василенко.

Виноградов тогда еще пользовался полным доверием Сталина (он «лечил» и его, и других членов Политбюро, сопровождал Сталина в 1943 году в Тегеран), и письмо Тимашук тогда удалось замять. Виноградов заявил министру здравоохранения СССР Е.И.Смирнову: «Или я буду работать в кремлевской больнице, или она». Оставили профессора Виноградова, а врача Тимашук перевели в один из филиалов «Кремлевки».

Что же до Виноградова, то мог ли этот Главный терапевт Лечебно-санитарного управления Кремля качественно заботиться о здоровье руководства страны, если он параллельно заведовал кафедрой в 1-м Московском медицинском институте, был главным редактором журнала «Терапевтический архив», заведующим электрографическим отделением Института терапии АМН СССР и занимал ряд других должностей, не связанных с практической медициной? При этом даже автор монографии «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм» Г. Костырченко признает: «В знаменитой «Кремлевке»… витал мертвый дух чиновной иерархичности, корпоративности, круговой поруки».

С чьей же, спрашивается, «подачи»? И только ли в корпоративности было дело?

Наконец, последнее, что я должен сказать здесь о Жданове… После ареста профессор Василенко 15 ноября 1952 года показал:

«Судебный процесс по делу Плетнева (профессор, обвиненный в умерщвлении Куйбышева и Горького, получивший 25 лет тюрьмы и расстрелянный 11.09.41 года в Орловской тюрьме перед вступлением в город немцев. – С.К.), открыл передо мной технику умерщвления путем заведомо неправильного лечения больного. Из материалов дела я понял, что врач может не только навредить больному, но и коварным способом довести его до смерти. К этой мысли я в последующие годы возвращался не раз, вспоминая Плетнева, которого я знал лично. Когда в июле 1948 года я оказался у кровати больного Жданова, я невольно опять вспомнил о Плетневе… И я решился пойти на умерщвление Жданова…»

Эти показания сегодня считают «выбитыми» из Василенко, но они намного более походят на искреннее признание – в пользу последнего варианта говорит весь психологический строй выше приведенного отрывка.