Зачеркнутому верить

Анатолий Аграриев двинулся первым. Я стоял внутри вагона и потому не видел момента его приземления, не знал, насколько он оказался удачным. Но, судя по тому, как уверенно последовал за ним Сережа Логунов, «за бортом» все прошло нормально. Пока Логунов перебирался на лестницу, я уже подтянулся, сел на борт верхом и подтащил следом за собой гранатомет. Посмотрел на железнодорожную насыпь, поросшую травой. Трава была многолетней, старой, и вполне могла скрывать в себе и камни, и вообще все, что угодно. Кувыркаться там было, возможно, и не слишком жестко, но существовала вероятность покалечиться при встрече с каким-то невидимым предметом.

Я на глазок прикинул скорость состава, который все еще продолжал тормозить.

Анатолия Аграриева видно не было. Пути поворачивали, и он скрылся за поворотом. А освещенный участок станции неумолимо приближался.

– Прыгай! – поторопил я Логунова.

Старший лейтенант спрыгнул и побежал вслед за вагоном, постепенно отставая. Длинный кейс своей винтовки он держал при этом выставленным вперед, зажав его под мышкой, как рыцарь копье перед атакой.

Хорошо зная, что долгие раздумья вызывают сомнения, я не стал выжидать наиболее удобного момента, как делал это Логунов, только перехватил поудобнее нелегкий гранатомет и спрыгнул сразу, как только снова заскрипели тормоза. Теперь уже состав двигался почти с той скоростью, с которой я бежал, хотя бежать мне пришлось изо всех сил. Это дало мне возможность даже некоторое время придержаться рукой за край вагона, только постепенно отставая.

Снова заскрипели тормоза, состав поехал еще медленнее, и я уже мог бы догнать свой вагон. Подумалось, что сейчас бы вот самое время для прыжка, но впереди уже были освещенные участки путей, и я стал останавливаться, чтобы не забежать в свет.

И вовремя остановился, потому что увидел впереди несколько человек в оранжевых железнодорожных жилетах. Люди что-то ставили на рельсы между колесными парами. Я понял, что там работает бригада «башмачников»[12]. Встречаться ни с кем у меня желания не было, и я свернул в высокую траву, где почти сразу умудрился наступить на обломок бетонного пустотелого столба. И хорошо, что я решил не кувыркаться в этой траве. О такой обломок можно было и голову расколоть вместе с каской. По крайней мере, спину сломать было очень легко, несмотря на крепость бронежилета.

В траве я остановился и присел, оставшись незамеченным железнодорожными рабочими. Судя по громким голосам, я бы сказал, неестественно громким, они были сильно навеселе. При их работе это считалось, как я слышал, вполне естественным делом. Жизнью «башмачники» рисковали даже больше, чем спецназовцы. Все-таки бойцы спецназа предпочитают о своей безопасности заботиться в отличие от «башмачников». Я вообще не представляю, как бы мои подчиненные солдаты шли в бой, приняв хотя бы по сто граммов водки. А железнодорожные рабочие принимают, и несравнимо больше.

Но рассматривать бригаду за работой у меня интереса не было. Пользуясь тем, что «башмачники» были на свету, а я еще в зоне темноты, я двинулся в обратную от движения поезда сторону и быстро увидел двух старших лейтенантов своей группы, которые уже нашли друг друга и вместе искали меня.

– Все в порядке? – спросил я.

– Пистолет при кувыркании потерял, – пожаловался Аграриев. – Когда через голову летел, ничего не чувствовал, все мысли были, как бы ноги сложить правильно, чтобы ничего не сломать. Скорость тогда была еще приличная. Потом хватился. Искать пошел. Еле нашел. Не думал, что так далеко убежал. Видимо, при первом кувырке вывалился.

– В войну за потерю оружия расстреливали, – напомнил Логунов.

– В войну воевали чем придется, – возразил Анатолий. – У меня дед рассказывал, что у него три пистолета было. И ППШ[13] в придачу. ППШ свой, пистолеты – трофейные: «Парабеллум» и два «Вальтера». А мне по большому счету за пистолет сейчас отчитываться не перед кем…

– Будем надеяться, что вернется еще необходимость перед кем-то отчитываться, – возразил я. – А пока отчитываешься перед своим непосредственным командиром. Передо мной то есть… И потому, как командир довольно мягкий, даже, думаю, неприлично мягкий, делаю тебе пока только устное замечание…